Ночь предопределений

Пока она говорила, он чувствовал себя так, словно, сидя с ней рядом, занимает чужое место. Что-то в нем увяло, померкло. Он ощутил, что его рука, еще лежавшая у нее на плече, затекла, одеревенела, и пошевелил пальцами, как чужими, разминая их и как бы доказывая этим самому себе, что это его рука, его пальцы. И что он сам, не кто-то другой,, сидит возле этой девушки и слушает, как она говорит — ему, о нем.

Все она знала — в том числе и о его неприятностях с последней книгой... Все, что можно выцедить из тощих газетных строк. О том, что книга не попала в издательский план, что три года его жизни вычеркнуты, выброшены в канцелярскую корзину — этого, разумеется, она не знала, и еще многого, что тому предшествовало. Отсюда, из своего разморенного зноем городка, из музейчика, где каждый экскурсант — переполох и событие,— отсюда он представлялся ей не иначе, как сказочным витязем, исполненным доблести и отваги...

Все куда проще, подумал он. Проще и пошловатей... Особенно с ее-то мерками!.. С мерками, которые отчасти он же ей и преподал...

— Знаете, Айгуль, не в этом дело...— Он убрал руку, потянулся в карман за сигаретой. Может быть, потому и убрал руку, что впервые за то время, что они сидели на берегу, вспомнил о сигарете, а может быть, потому и убрал, что нашел предлог.— Не в этом, не в этом дело, Айгуль,— Он чиркнул спичкой, и от сигаретного дыма, когда он вдохнул его, повеяло привычным запахом рукописей, прокуренной пишущей машинки...— Если бы только в этом... Я вас куда-то завел, зашли мы не туда, по лунной-то дороге. Битвы, пороховая гарь...— Он поморщился, не решаясь продолжать. И решился.