Нобелевский лауреат

Ванда из вежливости хотела еще что-нибудь спросить о мальчике, но в голову ничего не приходило. Она никогда не видела его, даже имени его не знала. Как-то неловко было похвалить его, сказав, что он — хороший ребенок. А вдруг это неправда? А из слишком скромного опыта общения с детьми, который она приобрела в последнее время, можно было сделать только неутешительные выводы.

Ничего удивительного, если Моника Серафимова — хорошая мать. Отчаявшаяся, но очень хорошая.

А вдруг отец этого мальчика — сам Асен Войнов? Тогда неудивительно, что он давал Монике деньги.

Но женщина на радиаторе вновь погрузилась в свои мысли, от которых, по всей видимости, сейчас ее невозможно было отвлечь.

Ванде не хотелось больше ни о чем расспрашивать. Эти разговоры ее истощали. Словно она была не представителем органов, а духовником обеих женщин. Но то, что она получила от них, стараясь доходчиво объяснить и участливо разобраться, трудно было назвать осмысленной информацией. Во всей этой каше из фактов и эмоций явно преобладали эмоции. Те же крохи фактической информации, которые ей все-таки удалось извлечь, ничем не могли ей помочь.

— Я думаю, сегодня мы на этом закончим, — сказала инспектор Беловская. — Но не исключено, что мне снова придется вас побеспокоить.

Моника Серафимова безучастно кивнула.

— До свидания. И…

Ванда не смогла договорить какое-то пожелание, потому что дверь за ней тихо закрылась и остаток фразы повис в воздухе.

16

Ночью пошел дождь. Ванда услышала его, так как не спала. Вернее, почувствовала, потому что дождь неслышно нарушил тишину квартиры, как бы стараясь не разбудить хозяйку, ибо не знал, что она не спит.

Ванда вышла на балкон покурить, несколько раз затянулась, но, почувствовав во рту гадкий вкус, выбросила сигарету. Так было лучше.

Асфальт внизу блестел, словно начищенный паркет танцевального зала. Белые и розовые свечи каштанов слегка раскачивались, подставляя свои бока холодным весенним каплям и подавая невидимые сигналы кому-то в темноте. Ловкие пальцы дождя безжалостно обдирали цветки, но каштаны особенно не сопротивлялись. В домах напротив светилось несколько окон, и Ванда попыталась себе представить, что будет, если вдруг окажется, что по каким-то неизвестным причинам в городе уцелели только те люди, которые живут за этими окнами, и она. И все они выйдут на улицу, чтобы впервые встретиться и попытаться выяснить, что же случилось с остальными. Они будут ступать по опавшим цветкам каштанов, вообще их не замечая. У них теперь будет больше пространства для жизни и больше чистого воздуха, и, может быть, теперь они почувствуют себя более счастливыми.

Внизу промчалась машина, наполнив окружающее пространство выхлопными газами. Где-то залаяла собака.

Ванда быстро забыла о дожде. Достаточно было всего лишь не думать о нем, как он тут же куда-то исчез. А его место сразу же заняло все остальное, о чем она предпочла бы не вспоминать.

Вот уже несколько часов она читала книгу Асена Войнова «Свет» — ту самую, из которой выпала записка от его жены. Это была повесть, в которой рассказывалось о судьбе нескольких молодых людей, друзей детства, уехавших из Болгарии в поисках лучшей жизни. Но каждого из них, независимо от того, достиг он успеха или нет, рано или поздно находит смерть, причем при невыясненных обстоятельствах. Ванда знала, что с ними случится, потому что позволила себе заглянуть в конец, несмотря на то, что дошла только до середины. Она сделала это не из любопытства, а для того, чтобы оправдаться перед собой, что чисто технически она прошла всю книгу.

Завтра же она потребует, чтобы хотя бы часть книг взял на себя Крыстанов, потому что нечестно, чтобы только она тащила на себе этот груз. Если же он откажется, нужно будет подключить кого-то из его группы, потому что иначе они просто не успеют.

Повесть была скучной. Все поступки людей, описанных в книге, объяснялись какими-то неясными, сложными побуждениями, которых Ванда не понимала. К тому же ей казалось, что они и сами не совсем их понимают. Просто Войнов совсем не удосужился описать их яснее и более аргументированно. Его герои действовали странно, непоследовательно и алогично, а потом умирали. Ванда не настаивала на достоверности происходящего в книге, но написанное казалось ей слишком надуманным.

А с другой стороны, жизнь действительно такова, какой ее описывает Войнов. Мы живем странно, путанно, алогично, даже в собственном представлении, а потом умираем. И что тут ненормального?

И все же она ожидала от книги чего-то большего. По крайней мере, какого-то объяснения, хоть одного ответа на вопрос, который при других обстоятельствах человек может никогда себе не задать.

Невольно напрашивался вывод о том, что жизнь и смерть Войнова были такими же, как у его героев. Он всю жизнь искал — неизвестно чего и неизвестно где. В этом отношении он сильно походил на Гертельсмана.

«Ох, уж эти недовольные всем художники!» — подумала Ванда.

Ей вдруг показалось, что оба автора ворвались в ее жизнь, чтобы потребовать у нее то, что сами не смогли получить от других.