Нобелевский лауреат

— В обеденный перерыв. Он принес мне деньги, которые обещал.

— Полторы тысячи левов?..

Моника удивленно взглянула на нее и кивнула.

— Он часто давал вам деньги?

— Иногда случалось.

— А для чего они вам понадобились на этот раз?

— Мне нужно было записать сына на курсы английского.

— Я не особенно разбираюсь в ценах курсов английского, но эти, определенно, одни из самых дорогих, о которых мне доводилось слышать в последнее время.

— Вы не понимаете…

Женщина неожиданно схватила Ванду за руку. Пальцы были сухими и холодными, а хватка необыкновенно сильной. Ванда попыталась было освободиться, но Моника вообще не заметила ее попытки, продолжая держать ее за руку. Ванде пришлось бы буквально выдернуть руку, но ей не хотелось действовать грубо, так как это могло еще больше накалить обстановку, что было лишним. Кроме того, Серафимовой могло прийти в голову подать на нее в суд за злоупотребление властью.

— Мне он и вправду был очень дорог, — Моника еле сдерживала слезы. — Мы были очень близки, возможно, потому что были похожи. Двое самых обычных неудачников. Что может сблизить больше этого? Каждому хотелось одного: немного любви и тепла. Единственной разницей было то, что каждый решал эту проблему поодиночке. Но взаимно мы помогали друг другу. Что в этом плохого?

— А его книги?

— Книги? — Женщина пожала плечами. — Он мне рассказывал о них, но я их не читала. Разве это важно?

— А разве нет?

— А если человек, которого любишь, работает в банке, так что ж, прикажете и его банк любить?

«Один ноль в ее пользу, — подумала Ванда. — Жалко, что Евдокия Войнова не услышала этот аргумент, что называется, из первых уст».

— Неужели они вас совсем не интересовали?

— Однажды я попыталась что-то прочесть, но ничего не получилось. Он обиделся и обвинил меня, что я его не понимаю. Мы поругались. На этом мои попытки читать его книги закончились. К тому же я — не читательница, а просто женщина. В отличие от той, другой. Потому что, если бы я была похожа на нее хотя бы только в этом, он бы никогда не пришел ко мне, понимаете? Никогда.

— Значит, вам была нужна только одна половина этого человека. А другая половина?

— Вы что, издеваетесь? Может, это она вас подослала?

Моника отпустила руку Ванды, но продолжала стоять, опершись руками о стол, буравя Ванду ненавидящим взглядом. Она тяжело дышала, изо рта доносился запах ацетона, как бывает у больных диабетом.

— Советую вам вести себя прилично, если хотите, чтобы я не арестовала вас за оскорбление должностного лица при исполнении служебных обязанностей, — спокойно сказала Беловская.

Позаимствованный у Стоева метод и на этот раз сработал безупречно. Моника отошла от стола и снова уселась на батарею.

«Она похожа на какого-то зверька, — подумалось Ванде. — На маленького обиженного зверька, который вынужден страдать в одиночку, потому что никому нет до него дела».

— Похороны назначены на послезавтра.

— Я знаю, — тихо промолвила женщина. — Она мне сообщила.

— Вот как…

— Она что-то задумала. Собирается превратить дом в музей его имени. Предложила и мне в этом участвовать.

— А вы хотите?

— Не знаю. Всего неделю назад он был у меня, сидел за этим столом, а теперь мы будем его хоронить. Дом принадлежит ей, пусть делает, что хочет. Я все еще не решила, хочу ли помнить его всегда или будет лучше побыстрее забыть.

Ванда протянула руку — ту самую, которую еще недавно остервенело сжимала ее визави, и осторожно потрогала листья герани. С тех пор, как она вошла в кухню, ей все казалось, что листья искусственные, но цветок оказался живой.

— А те деньги, которые Войнов вам приносил, где он их брал?

Моника Серафимова безучастно взглянула на Беловскую.

— Представления не имею. Может, где-то подрабатывал, но, скорее всего, это были ее деньги.

— И вы никогда их не возвращали?

— Даже если бы я этого хотела, мне неоткуда взять. Моей зарплаты ни на что не хватает. Да и суммы были небольшие.

— А вам не было неловко?

— Почему? Мне сам Асен говорил, чтобы я не чувствовала себя неловко. Всегда это повторял, особенно когда был здесь в последний раз. Прежде он никогда не давал мне так много. Я даже попыталась отказаться их брать, потому что полторы тысячи — это большие деньги, и я бы никогда не смогла их вернуть. Но он меня убедил. Сказал, что это его личные деньги. То ли он их сэкономил, то ли еще как-то собрал, так что я могу на этот счет не волноваться. Даже сказал, что очень жалеет о том, что до сих пор ему не удавалось сделать для меня больше, но он очень надеется, что в самое ближайшее время дела у него пойдут лучше.

— Что он имел в виду?