Нобелевский лауреат

— Представления не имею. Мне это показалось немного странным, но он часто так говорил. Иногда развивал какие-то гипотетические идеи, которые звучали совсем реально. Он не мог отличить свой, придуманный им мир от реальной действительности, в которой мы все живем, и часто принимал желаемое за действительное. Это не раз ставило его в неловкое положение. Иногда он наглел и тогда становился просто невыносимым. Но и это могло быть следствием его неуверенности в себе. Видите ли, Асен не смог бы жить один. Не потому, что не мог заботиться о себе в бытовом плане, не поэтому. Просто он очень легко терял собственный внутренний стержень, и потому всегда нуждался в ком-то, кто бы указывал ему, что для него в данный момент важнее всего. Я не читала его книг, но непрерывно повторяла ему, что он должен писать. Не ради нее, а ради себя. Только он меня не слушал. Он чувствовал себя преданным — литературой, талантом, женщиной, которая была рядом. Чем же я могла ему помочь? Словами? Так он лучше всех знал, что слова еще никому не помогли.

— А вам не приходит в голову, кому может быть выгодна смерть Асена Войнова?

— Никому, кроме его жены.

Инспектору Беловской вдруг показалось, что она стала свидетельницей некой ужасной вендетты. Две женщины, обвиняя друг друга, не могли поделить мужчину, причем уже покойного. И совсем не помогали ей докопаться до истины.

Разумеется, она могла бы ожидать такого ответа. Такие ответы, бессмысленные, лишенные рациональности, возникают тогда, когда человек, чувствуя свою беспомощность, яростно стремится обвинить кого-то за это свое состояние. Но словами делу не поможешь, как только что заметила и сама Моника Серафимова.

«По сути, слова только мешают», — подумала Ванда.

Ей давно хотелось найти какой-то другой способ устанавливать истину — безмолвный и объективный.

«Бог», — сказала она себе.

Ну и что?

— Почему жена? — спросила она.

— Да потому, что так она свободно будет играть свою идиотскую роль. И через месяц-другой вы сами сможете в этом убедиться. Сейчас она как раз набирает силу.

С этим Ванда не могла не согласиться. Кроме того, Евдокия Войнова была красива, не совсем адекватна, и возможно, эта роль ей бы подошла.

Точно так же, как красное платье и черные туфли. Как алый лак, который странно смотрелся на пальцах ног, если иметь в виду недавнюю смерть в ее доме. Доме, где полно ее вещей. И где жил ее муж.

Живой Войнов как-то все больше терял свое и без того не доказанное значение в войне между двумя женщинами. Потому что, несмотря на подозрения его жены, Ванда очень сомневалась в том, что существовали какие-то другие женщины. Возможно, когда-то в молодости, но не сейчас. В противном случае, можно было бы подумать, что Асен Войнов в душе был самоубийцей, и его смерть стала облегчением не только для его близких, но и для него самого.

Однако Ванда никак не могла составить ясную картину, кто же такой Асен Войнов. Если довериться оценкам Евдокии и Моники, то нужно принять, что Войнов страдал раздвоением личности или же в нем уживались два разных человека — настолько противоречивую характеристику давали ему обе женщины. Из чего можно было сделать вывод, что преступление, которое совершили против него, лишь косвенно касалось его личности.

«Так что ж, получается, он — случайная жертва? — подумала Ванда. — Но чья?»

До настоящего времени ни одна из группировок не призналась в том, что похищение Гертельсмана — а предположительно, и убийство Войнова — ее рук дело. Лишь в самом начале появилось признание в похищении, но вместе с тем, они очень постарались не оставить следов. Второе похищение, ибо Ванда была абсолютно убеждена в том, что и это тоже было похищение, совершили тихо, чисто и очень профессионально. И единственной его уликой стал труп жертвы, которую застрелили, а потом подбросили в подходящем месте. Потому что земли у села Малиново, хоть и выглядели заброшенными, в сущности, предоставляли возможность быстро обнаружить труп. Что, по сути, и произошло, будучи ничем иным, как своеобразной попыткой придать этому делу публичность, при этом попыткой тщательно спланированной и точно рассчитанной. Следовательно, смерть Войнова должна была что-то означать. Но что? Может быть, это подсказка, что Эдуардо Гертельсман все еще жив?

Вполне вероятно, оба писателя встречались, хотя и не в очень подходящих условиях.

Серафимова продолжала сидеть на радиаторе, словно собралась провести там остаток жизни.

«Возможно, и я иногда становлюсь похожей на нее, — подумала Ванда. — Ведь говорят же, что одинокие люди похожи друг на друга».

— В каком классе ваш сын?

Вопрос застал Монику Серафимову врасплох, и она с трудом выбралась из своих мыслей, в которые погрузилась.

— В третьем.