Но и я

— Не могла бы ты со мной поговорить?

Говорить — это я не очень-то люблю, у меня всегда такое впечатление, будто слова ускользают, исчезают, разлетаются; дело не в лексическом запасе, он-то у меня приличный, но в тот самый момент, когда нужно его использовать, все вдруг мутится, путается и рассеивается. Вот почему я терпеть не могу речей и публичных выступлений, я довольствуюсь краткими ответами на прямо поставленные вопросы, храня для самой себя словесное изобилие, которым мощу свой путь к истине.

Но в этот раз передо мной — Но, сидит и смотрит умоляюще. Тогда я решаюсь, кидаюсь в словесную пучину, и наплевать, если я чувствую себя глупо: когда я была маленькой, то прятала под кроватью коробку с сокровищами — перо павлина из зоопарка, шишки, разноцветные ватные шарики, брелок с лампочкой внутри и все такое; однажды я положила туда свое последнее сокровище, не могу сказать тебе, что это было, печальное воспоминание, которое отметило конец моего детства, потом я плотно закрыла коробку, убрала ее подальше под кровать и больше никогда туда не заглядывала. Кстати сказать, у меня полным-полно всяких коробок, для каждой мечты — своя; в классе меня зовут «голова», не замечают меня или избегают, как будто я заразная, но в глубине души я знаю, что причина во мне, это я не умею болтать, смеяться, дурачиться; я держусь в стороне; а еще есть один парень, его зовут Лукас, он иногда подходит ко мне после уроков, улыбается; это в своем роде лидер, очень высокий, красивый и все такое, но я не решаюсь с ним заговорить; вечерами после уроков я собираю новые слова, у меня от этого кружится голова, как на карусели, потому что слова — их десятки тысяч, я вырезаю их из газет, приручаю, наклеиваю в специальную белую тетрадь, которую мне подарила мама, когда она вернулась из больницы; у меня, ты знаешь, полно всяких справочников и энциклопедий, но я ими уже почти не пользуюсь, потому что выучила их наизусть; у меня есть тайник в глубине шкафа, там масса всяких штучек, которые я нахожу на улице, то, что люди теряют, ломают, выбрасывают и все такое…

Она смотрит так, будто это ее забавляет, будто ей не кажутся странными мои речи, она совсем не удивляется, ей можно все рассказать — мои мысли, даже если они путанны и туманны, царящий у меня в голове сумбур, можно добавлять «ну и все такое», и она не сделает мне замечание, мне кажется, она понимает, что это значит, понимает, что «ну и все такое» говорят, когда лень углубляться в подробности, или когда не хватает времени, или просто есть вещи, о которых не скажешь словами.

Она опускает голову на сложенные на столе руки, я все продолжаю говорить. Не знаю, случалось ли со мной уже такое, я хочу сказать — приходилось ли мне когда-нибудь говорить так долго, как в театральных монологах, без единой реплики со стороны собеседника, и потом вдруг я вижу, что она заснула. Я допиваю свою колу и остаюсь сидеть за столом, смотрю, как она спит. Нормальная реакция — в кафе душно, к тому же я специально устроила так, что место на мягком диванчике досталось ей. Я не могу на нее сердиться, я тоже однажды заснула, когда мы всем классом ходили смотреть «Школу жен»,[4] хотя это было здорово, но у меня в голове слишком много всего, и иногда я отключаюсь, как системный блок компьютера, чтобы защитить жесткий диск от перегрева.

Ближе к семи часам вечера я начинаю серьезно опасаться, что мне влетит по первое число за опоздание, и осторожно трясу Но за плечо.

Она открывает глаза, и я шепчу:

— Очень жаль, но мне пора идти.

На ее щеке отпечатались петли вязаного свитера.

— Ты заплатила?

— Да.

— Я посижу еще немного.

— Мы сможем увидеться?

— Если хочешь.

Я надеваю пальто и выхожу на улицу. Оборачиваюсь, чтобы помахать ей рукой, но она не смотрит на меня.

5

— Мадемуазель Бертиньяк, подойдите ко мне после занятий, я нашел интересные материалы для вашего доклада.

— Хорошо, мсье.

Надо говорить «хорошо, мсье». Надо молча войти в класс, молча вынуть свои вещи, внятно ответить «здесь» на перекличке, дождаться, когда мсье Маран разрешит встать после звонка, не болтать ногами, не смотреть ни на экран своего телефона во время урока, ни на циферблат настенных часов, не накручивать волосы на палец, не болтать с соседом или соседкой по парте, не надевать слишком короткую юбку или майку, надо поднимать руку, если хочешь ответить, не оголять плечи даже в сорокаградусную жару, не грызть ручку и уж тем более не жевать жвачку. И еще куча всего, о чем промолчу. Мсье Маран — это Ужас Лицея. Он против стрингов, заниженных талий, геля и крашеных волос: мадемуазель Дюбо, вы вернетесь в класс, когда переоденетесь во что-нибудь более приличное, мсье Мюллер, вот расческа, я даю вам две минуты на то, чтобы привести волосы в порядок.