Ню

Снег, повсюду – снег. В подъезде холодно. Наверное, я все-таки простыл. Медленно поднимаюсь на четвертый этаж, кашляю, дыхания не хватает. Точно – простыл. Нашариваю в кармане ключ, отпираю дверь. В передней темно, а из кухни – свет и запахи. Катькино царство.

На плите – кастрюля и сковородка. Все шипит и пузырится, и запах… Катя слышит мои шаги и оборачивается.

– Ой, ну слава богу… Леш, ну что долго-то так? Господи, все работа твоя. Посмотрел бы на себя.

Она чмокает меня в щеку и продолжает щебетать:

– Леш, ты знаешь, я сегодня по ошибке письмо твое вскрыла, ничего, а? Решила, что мне, а оказалось – тебе. Ты меня простишь, да?

Я опускаюсь на стул, ее слова – фоном… Хорошо бы горячего чаю с медом и баранками, и в постель. Да еще – Катьку мою под бок, и завтра чтобы выходной. Вот оно – счастье…

– Леш, на тебе же лица нет. Ты же больной, да? Совсем себя не жалеешь…

…Наконец я накормлен, напоен и уложен, Катька, на самом деле, под боком. Я обнимаю ее и просто кладу руку на нежный, податливый живот, и прижимаю к себе так крепко, словно боюсь, что она вылетит из моих объятий и из моей жизни… И вспоминаю про письмо.

– Кать, так что за письмо-то? Которое ты вскрыла?

– Из редакции, ответ про книжку-матрешку.

– И что там?

– Ничего. Ничего они не понимают в литературе…

– Они на самом деле ни фига не понимают… – я зарываюсь лицом в ее волосы. – Ну ни фига… Совсем…

И чувствую вдруг такое невероятное блаженство, которое бывает только в книгах.

Неужели это еще одна…

Книжку мою так и не напечатали. Сказали – идея хорошая, но создается впечатление незавершенности.

А мне как раз этого только и надо было – незавершенность. Разве можно нас с Катькой – завершить?

Мы же с ней не только до конца вместе и рядом, но и – после… И конца в этой истории нет и быть не может, как и в жизни…

Рука не поднимается точку поставить.

Птичка-бабочка-зазноба…

Ню

1

– Я бы хотел тебя нарисовать. Можно?

– Легко…

Так я познакомился с Ню.

Ее звали Аня. Ню – потому, что рисовал я ее почти всегда обнаженной, вернее – голой, понимаете, в чем разница? У профессионалов не принято говорить – голой, принято – обнаженной, полуобнаженной… Завтра у меня обнаженка… Натурщицы голыми не бывают. Со всеми до нее – так и было. И со всеми – после. И даже – во время. А вот с ней… Она сидела на лавочке – маленькая, зареванная, совершенно одна. Куча народу проходила мимо, и никто даже не обращал на нее внимания, ее просто не видели. Ни опухшего от слез лица, ни рук, теребящих сумочку, ни высоченных каблуков ее туфель.

Знаете, с чего начинаются войны? С необдуманных поступков. То-то и оно…

Я не просто ее увидел, я – подошел. Но, почему-то, вместо того, чтобы спросить, не нужна ли ей помощь или, на крайний случай, протянуть носовой платок, я вдруг произнес вот это самое:

– Я хотел бы тебя нарисовать…

Так все и началось…

Я звал ее по-разному, то Нюрой, то Нюшей, иногда просто – Ню. Ей было все равно. Кто-то думает, что рисовать обнаженную женщину – обязательно с ней спать. Это не так. Врачи тоже довольно часто имеют дело с обнаженным женским телом, но никому и в голову не приходит… Конечно – профессия. Конечно, бывает – все. И даже нередко, но художник – это тоже профессионал, и его отношение к натурщице – отношение профессионала. И тот свет, то чудо, которое потом все мы видим на полотне, это не отражение натурщицы, как таковой, а отражение того неуловимого – нечто, которым ее наделил художник. Это не она. Это – его ощущение ее. И это совершенно разные вещи. Ну и умение это нечто – изобразить.