Ню

…Когда такое случается, мне за нее стыдно. Она иногда такая… Ну вот – оторви и брось… Легкомысленная, порхает по жизни, просто как бабочка. Птичка-бабочка моя… Дунь – улетит… Моя жена – уже целых два с половиной года – целая жизнь… Ка-а-а-атя… Раньше – до свадьбы – я ее зазнобой называл. Птичка-бабочка-зазноба… Оказывается такое вполне может быть, вот только понимать это начинаешь, когда это случилось – с тобой. Что вся твоя жизнь умещается в два с половиной года. И вся любовь – тоже. Потому, что так… Но, даже и теперь, невозможно это представить: не видеть ее – больше никогда. Любовь-то, она ведь не уходит, не делается меньше. Почему-то совсем наоборот. И привыкнуть к этому…

Это страшное слово – рак. Его стараются не произносить вслух, избегать, потому что оно – как выстрел. Рак. Был – и нет.

И я – не произношу. Говорю просто – заболел. Но все почему-то сразу понимают – по ним же видно… Как улыбаются, как отводят глаза, как меняется тон…

…А сейчас я сам научился нас – таких, как я – узнавать. Да, есть те, кто выздоравливает. Только отпечаток все равно остается – на всю жизнь. Их видно. По походке, как держит спину, как несет себя… Словно высокую и очень хрупкую вазу, которую так страшно – уронить… Столько осколков – во все стороны. Столько осколков…

…Я выныриваю назад, на поверхность, в привычный мир, который пока еще – мой… Надо мной Катино лицо, и я изо всех сил пытаюсь улыбнуться. Наверное получилось, потому что она улыбается тоже…

– Леш, может, хочешь чего? Лучше тебе?

У меня по лицу трубочки, и я глотаю носом кислород. Он шипит, пузырится и щекочет ноздри, а вместе с ним в меня вливается липкое, сладкое, словно изжеванная жвачка – время. Прилипает ко мне – не отодрать. Живу… Она спросила, чего я хочу… Ее хочу. Воздуха – полные легкие, и никаких трубочек. Все – хочу. Умираю, как хочу – жить…

Она шмыгнула носом и закрыла ноутбук.

– Ну вот, опять у тебя про грустное…

Как всегда без разрешения, влезла в мои файлы. Знает, что я этого не люблю, и все равно… Ах, бесстыдница. Хулиганка маленькая… Сколько раз говорил – бестолку, как будто не слышит.

– Катя, опять?

– Ну опять, да. У мужа не должно быть тайн от жены. Ну почему у тебя всегда кто-то умирает?

– Да не переживай так, маленькая, не умрет он, выживет, я обещаю…

У нее на носу веснушки, и я, уже в который раз, пытаюсь их пересчитать. Сбиваюсь и начинаю снова. И снова – сбиваюсь… У нее карие глаза, и сейчас в них стоят слезы, и она опять шмыгает носом. Это же надо, какие близкие у нее слезы…

Я присаживаюсь напротив нее на корточки и протягиваю ей носовой платок.

– На, птичка ты моя маленькая. Ну, не плачь. Смешно плакать по пустякам…

– Это не пустяки. И с чего это вдруг ты меня в пернатые записал?

– Почему – в пернатые? – я делаю удивленное лицо.

– Потому что – птичка…

– А-а-а-а… Нет, птичка – это не пернатые, это – пти-и-ичка…

– Какая разница. А вообще, ты меня раньше бабочкой называл. С цветными крылышками. И еще – зазнобой…

– Ну, правильно, ты и бабочка тоже. Ты – птичка-бабочка, вот ты кто. Птичка-бабочка-зазноба…