Ниточка к сердцу

Он надел шлем на голову, аккуратно поправил, подкрутил пару дисков в нише, откинулся в кресле и погрузился в полутранс. Его спутники с интересом наблюдали. Бентон молча сидел, прикрыв глаза, и на его худом лице сменялись всевозможные эмоции. Наконец он снял шлем и убрал в нишу.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Рэндл.

— Его нейронная полоса совпадает с нашей, и аппарат записал его мысленные волны, — ответил Бентон. — Записал верно, однако… даже не знаю.

— Весьма информативно, — заметил Гибберт. — Он не знает.

Не обращая внимания, Бентон продолжил:

— Все его мысли сводятся к одному: они еще не решили, принять нас с распростертыми объятиями или убить.

— Что? — Стив Рэндл агрессивно напрягся. — С чего нас убивать? Мы не причинили им вреда.

— Мысли Дорки говорят о многом, но этого недостаточно. Они говорят, что поклонение Фрейзеру культивировалось долгие годы, пока не стало почти религией. Почти — но не совсем. Он единственный гость из другого мира, самая выдающаяся личность в их истории. Понимаете?

— Понимаем, — согласился Рэндл. — Но что с того?

— Три сотни лет окружили аурой почти-святости все, что делал и говорил Фрейзер. Вся предоставленная им информация сохраняется дословно, его советы ценят, предупреждения помнят. — Бентон на мгновение задумался. — А он предупредил их насчет Земли — такой, какой она была в его время.

— Велел при первой же возможности содрать с нас кожу живьем? — осведомился Гибберт.

— Нет, конечно, нет. Он предупредил, что земная психология — какой он ее знал — не пойдет им на пользу, приведет к боли и печалям, что они могут горько пожалеть о контакте, если только не сумеют разорвать его силой.

— Немолодой, в последней экспедиции, готовый осесть, — сказал Рэндл. — Знаю я таких. Шляются вокруг, вооруженные до зубов, и считают себя крутыми, даже когда становятся жидкими. Он слишком много времени провел в космосе и помешался на нем. Десять к одному, что он торчал от космоса.

— Возможно, — с сомнением ответил Бентон, — но не уверен. Жаль, что у нас нет информации об этом Фрейзере. Для нас он — лишь забытое имя, извлеченное из картотеки какого-то бюрократа.

— Подобная участь ждет и меня, — уныло согласился Гибберт.

— Как бы там ни было, это предупреждение он сопроводил вторым, а именно заявил, что не стоит сгоряча лезть в драку, потому что мы можем оказаться их лучшими друзьями. Человеческая природа меняется, сообщил он, и земная психология меняется вместе с ней. Любое такое изменение может быть к лучшему, и не исключено, что в некоем отдаленном будущем Шаксембендеру станет нечего бояться. Чем больше времени у нас уйдет на этот контакт, тем в более далеком будущем мы окажемся — и тем скорее изменимся. — Бентон выглядел немного встревоженным. — Имейте в виду, что, как я вам уже говорил, это мнение теперь приравнивается к божественным заповедям.

— Чертовски полезная запись, — проворчал Гибберт. — Судя по тому, что этот Дорка наивно считает своими тайными мыслями — и что, возможно, отражает мысли всех его товарищей, — нас погладят по головке или поколотят в зависимости о того, стали ли мы лучше по сравнению с неким воображаемым стандартом, который придумал мертвый псих. Какого черта он решал, сможем ли мы с ними союзничать? На каком нелепом основании они собираются определить это сегодня? Откуда им знать, изменились ли мы — и как мы изменились — за прошедшие три столетия? Не понимаю…

— Ты уловил своим недалеким мозгом самую суть, — перебил его Бентон. — Они думают, что смогут выяснить. Точнее, они в этом уверены.

— Как?

— Если мы скажем два определенных слова при определенных обстоятельствах — выдадим себя. Если не скажем — все будет хорошо.

Гибберт облегченно рассмеялся.

— Во времена Фрейзера на кораблях не было мыслеписцев. Их еще даже не изобрели. Он не мог этого предвидеть, верно?

— Не мог.

— Значит, — продолжил Гибберт, забавляясь абсурдом ситуации, — ты просто поведаешь нам судьбоносные слова и обстоятельства, что отразились в сознании Дорки, а мы будем держать рот на замке и проявим себя с лучшей стороны.

— По части обстоятельств записалась только смутная мыслекартинка. Судя по всему, они связаны с гробницей, в которую нас пригласили, — сказал Бентон. — Определенно, гробница — это место испытания.

— А слова?

— Не записались.

Немного побледнев, Гибберт спросил:

— Почему? Он их не знает?

— Этого я сказать не могу. — Бентон явно пребывал в унынии. — Сознание оперирует мыслеформами и смыслами, а не графическими изображениями слов. Смыслы превращаются в слова, когда задействована речь. Таким образом, он может не знать слов — или не знать их смысла. В последнем случае он не в состоянии думать о них так, чтобы они записались.

— Это может быть что угодно! Слов миллионы!

— Это было бы нам на руку, если бы не одно «но», — мрачно заметил Бентон.

— Какое?

— Фрейзер родился на Земле и знал землян. Разумеется, он выбрал два разоблачающих слова, которые счел наиболее вероятными, а потом понадеялся, что ошибся.

Гибберт в отчаянии шлепнул себя по лбу: