Нирвана

— Кого вы имеете в виду, Иван Петрович? Меня? Но я вовсе не врач.

— Я готов ответить на любой вопрос. Главное — услышать.

— Что ж, рад. — Строкач говорил вполне искренне.

А Засохин и не стремился что-либо скрыть или уклониться. Об этом можно было судить и по его странноватым ответам на вопросы следователя.

— Иван Петрович, речь идет об убийстве. Нравятся или не нравятся вам мои вопросы, но ответы на них вы должны дать.

— Я никогда не лгу. И не лгал, потому что за свои поступки несу ответственность перед высокой инстанцией. Верьте и вы мне. Недоверие ваша профессиональная болезнь, вы пропускаете через себя огромные массы лжи, и у вас повреждена духовная основа. Подобно тому, как сапожник, протягивая через передние зубы дратву, с годами теряет их. Я всегда стараюсь думать о светлом, потому что, думая о черном, люди влекут к себе силы зла. Страх и зло неразделимы, потому что сознание, напитанное страхом, создает образы, которые получают воплощение, начинают жить. Образ, как и слово, — материален, и с его помощью можно исцелять и умерщвлять, возвышать и втаптывать в грязь…

Строкачу было любопытно, но в то же время необходимо было направить разговор к вещам конкретным. Засохин же, похоже, был убежден, что говорит нечто предельно точное и определенное, то есть то, что требуется майору.

— Даже слепой видит жизнь. По-настоящему слеп лишь тот, кто отказывается видеть.

— То есть как это? — спросил Строкач.

— Если видят те, кто рядом с тобой, — видишь и ты. Если чувствуют чувствуешь и ты.

— Вам не пришлось сегодня посетить городскую квартиру? Я имею в виду ваше материальное тело.

— Я вас понимаю. Нет, отсюда я не выезжал. Если нужны подтверждения поговорите с ребятами. Со вчерашнего вечера никто из нас никуда не отлучался…

— Как поездка, Павел Михайлович? — Родюков позевывал, глаза у него слипались.

— Так себе. Побеседовали. В поселке Засохина и его команду знают, относятся с уважением, но, как бы это поточнее, — побаиваются. Даже бабки, которых хлебом не корми — дай язык почесать, на вопросы отвечают только «да» и «нет».

— А, может, все проще, Павел Михайлович? Алиби это стопроцентное… По-иному посмотреть — шайка, черт-те чем занимающаяся, подтверждает, что их главарь никуда не отлучался…

— Погоди, Игорь. Так далеко забираться мы можем только в предположениях. Во всяком случае, не установлено, что в убийстве замешан кто-то еще кроме Усольцева. Всего лишь версия, и довольно шаткая, основывающаяся на анализе поведения Усольцева. Нет ни мотивов действий, ни факта чьего-либо присутствия. Откуда он взялся, куда делся, что, наконец, конкретно сделал? Убил ли, и если убил, то кого именно? Кстати, что там по этим восьми страничкам?

— Семи, Павел Михайлович.

— Восьми, — Строкач посмотрел на лейтенанта, слегка прищурившись, потер подбородок. — Восьмая страница существует, и о ней забывать не следует. Так что там?

— Все — и ничего.

Строкачу были предъявлены три супружеские измены, два разоблачения вероломных деловых партнеров, одна операция по охране и еще расследование по подозрению в слежке, оказавшейся плодом расстроенного воображения задерганного бизнесмена.

— Довольно-таки подозрительный тип. Хотя и имеет легальное прикрытие. Копнуть бы там поглубже, — заметил лейтенант.

— И это кое-что. В сфере деятельности Усольцева появился сомнительный фигурант, и это необходимо отработать до конца. Как ты разобрался в записях? Насколько я помню, ни адресов, ни фамилий там нет. Шифр?

— Тайнопись, но простенькая, на дилетантов, — Родюков слегка напыжился, гордясь проявленной сметкой. Строкач улыбнулся. — Молоком писал. Нагрели — проявилось: телефоны и адреса, на пяти страницах фамилии фигурантов, на трех — имена. Конечно, побегать пришлось, да и не очень-то всем им хотелось делиться сведениями.

Строкач уже не слушал. Он листал страницы тетради, лишь на мгновение задерживаясь на каждой, впитывая расплывающиеся записи. На деле же его интересовало одно — восьмая, и только привычка к порядку удерживала его от того, чтобы начать именно с нее.

Вот и она. Знакомая единица с четырьмя нулями, а справа — коричневая пометка: «Валерия». И — уже известный адрес.

Этот небольшой уютный магазинчик в центре города Строкач хорошо знал. Полгода назад заштатный гастроном перешел на какую-то новую форму работы, не то арендную, не то подрядную, — в детали майор не вдавался, — и с товарами стало полегче. Цены, конечно, стремительно взлетели, и оттого посетители больше толпились возле изобильных прилавков, чем покупали. Сливочное масло, однако понемногу брали — куда деваться. Румяная продавщица работала споро, с ловкостью фокусника, и довольно неохотно откликнулась на просьбу майора отвлечься на минуту.

— Дмитрий Дмитриевич? Как же, вчера брал масло. Ну, кто его у нас не знает! Знаменитость. Он у меня свекровь лечил от нервов, да я и сама к нему хожу. — Она залилась свекольным румянцем. — Худею… Он такой умный, Дмитрий Дмитриевич, так говорит!.. «Золотые иглы из храма Лотоса»…

Продавщица мечтательно вздохнула, но довольно быстро вернулась к будничной прозе.