Лорд встал из-за стола и, засунув руки в карманы, стал вразвалку шагать вдоль секции. Спустя некоторое время он спросил:
— Что тебе известно о силе, питающей творца крестража?
— Я вам рассказала... в начале вечера, милорд.
— Тогда тебе надо учиться заново, — резко ответил Лорд. Oн откинул голову, потом cнова наклонил eё, как человек, не знающий, с чeго начать.
— Научите меня, милорд? — я спросила почти шёпотом, настолько была неуверенна в том, что произношу.
Лорд взглянул на меня с покровительственным видом, который я втайне сочла весьма приятным. Я смотрела в ответ, не отводя взгляда.
— Пойдём, — сказал он вдруг и, не дожидаясь ответа, двинулся к выходу.
— Куда? — я спросила, неуверенно поднимаясь.
— Увидишь.
Он стремительным шагом преодолел три этажа, мне приходилось бежать, чтобы угнаться за ним. Я чувствовала, что сила Лорда властно тащит меня вперёд, и я больше всего хочу удержаться за неё. Я выбежала за ним во двор замка. Мраморное лицо. Никакого напряжения. Он одновременно и сливался с пространством, и существовал в абсолютном контрасте с ним. Мы вышли за калитку и eго пальцы жeлезными тиcками coмкнулись на моём запястье. Попросить его ослабить хватку было б нелепо; я бы не успела договорить, он бы вспылил и бросил меня на полпути. Потом ищи его, прощения проси.
В следующий миг мы стояли перед крыльцом дома Бартока. В одиночку я оказывалась перед воротами. Лорд двинулся к дому, а я посеменила следом. В холле никого не было, на за одной дверью приглушённо раздавались голоса.
— Иди в мой кабинет и жди там. Ни к чему не притрагивайся, пока я не вернусь, — сказал Лорд с ударением на последних словах, подходя к третьей двери на первом этаже.
Похоже, все Пожиратели кротко дожидались своего повелителя в комнате с длинным столом. Я быстрым шагом пошла к лестнице, но на второй ступени обернулась и поймала взгляд Лорда. Он раздраженно выгнул бровь. Я лишь успела увидеть, как он потянул вниз ручку двери, а затем продолжила свой путь на второй этаж.
Пока я шла, странное волнение охватило меня. Зачем он привёл меня сюда? На собрание мне не положено, но я и не рвусь услышать, какие поручения он раздает своим слугам. Не то, чтобы я напрочь была лишена интереса, но... но у меня своё задание.
Я дёрнула ручку, и дверь в кабинет легко поддалась. Войдя я попыталась беречь свой взор от портрета Бауглира, который норовит сломать волю каждого, кто непочтительно пялится на него. Я немного походила по кабинету, осмотрелась, всё выглядело, как в прошлый раз. Лишь на письменном столе Лорда лежала крупная книга, судя по наружности, недавно приобретённая. «Гриндельвальд. Заметки. Письма. Воспоминания», — гласило золотое тиснение букв. А немного ниже приведена его цитата: «Избавьте меня от друзей, а от врагов я cам избавлюсь» Что правда, то правда. Если б Гриндельвальда послушали, он бы победил на дуэли. Без надежды превозмочь болезненную любознательность, мои руки потянулись за книгой, но... запрет. Запрет? Что за глупость?! Я снова потянулась, но поймала испепеляющий взгляд Бауглира. «Да вы здесь все только запугивать умеете...» Махнув рукой, я двинулась к дивану и села, вперив взгляд в окно.
«Почему это мне нельзя ни к чему притрагиваться? — я недоумевала, просидев на диване около часа. — А почему раньше не говорил? Очерки до сих пор в моём распоряжении. Вот, расшифрую второй и вернусь за третьим»
Я томилась, считая минуты. О стекло снаружи бились ветки вяза, и это упорное биение усиливало ощущение угрозы. Хотя, признаться, угрозы от Лорда я больше не чувствую. Есть нависшая тень, рок и подчинение, но не угроза. Особенно остро я это ощутила после совместной работы в этом кабинете, впервые вне стен Ньирбатора; после того, как стала свидетелем его обращения с Розье и поняла, что не хотела б увидеть повторения. У него странные манеры. Он запугивает. Полагаю, он единственный из всех волшебников способен содержать в своём кабинете портрет Бауглира. Может быть, он и его запугал? Хотя, как мне показалось, тот доволен своим месторасположением. В лавке Лемаршана стало легче дышать. Прямой угрозы от Лорда я не ощущаю, но меня по-прежнему пугает его леденящая отгороженность, которая чередуется с фамильярностью; то, как он даёт исход своим чувствам в насмешках, как напускает на себя важность.