Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

— Уже никогда в жизни! В Союз нас перебросят на самолете. Посол поклялся мне.

Когда Люсия вернулась в Пермь, она узнала, что Евдоким бросал ее четыре раз (не считая мимолетностей).

Но! Ведь она перед этим наблюдала, как несколько часов американский патрульник висел рядом с их военно-транспортным самолетом. И даже пару секунд казалось, что она видела сухое курносое лицо пилота. Неужели сын или внук русского эмигранта?

Это было как строительство научной статьи: не знаешь как, но все равно напишешь. Осталась жива — совсем неконструктивно хотеть повыдергать руки-ноги у Евдокима. Лучше нацелиться теперь на своего (как она решила) Гришу — нового коллегу по кафедре — и висеть над ним, как самолет-разведчик, давая ему разглядеть свое шоколадное лицо с плавающими по нему ярко-синими глазами. Пусть подумает-подумает, а потом, наконец, решится с треском разорвать свою случайную семейную связь и воспарить от лона этой эвенкийки, которая пусть будет благодарна, что Гриша привез ее в гущу современной цивилизации из ее стойбища.

Люсия, конечно, не была никакой расисткой. Так же бы она думала, если бы Гриша привез медсестру из уральской деревни или рыбачку из Приморья.

Сын Гриши и эвенкийки — Веня — вырос волевым, беспощадным и стал богатым. Ему сейчас под сорок, качок, много баб и много детей. Он от них отвязывается так. Приходит к нему один из орды сыновей и говорит: такая заморочка — на следующий семестр нужно не семьсот, а восемьсот баксов.

Веня про себя облегченно вздыхает, но говорит строго:

— Позвоню, проверю. Иди, все будет. Вот тебе еще сто долларов, сходи к косметологу, а то у тебя не прыщи, а вулканы. Деловой человек должен заботиться о вывеске. А где мышцы? Я тебе зачем оплачиваю фитнес?

Веня и своего отца не забывает: недавно подарил ему брошюру “Секс после сорока”. Гриша открывает — а там чистые листы (просто блокнот).

— Первоапрельская шутка!

А на днях Люсия встретила этого вечного спортсмена Веню на ступеньках аптеки, она выходила — он входил. Хромает, с тросточкой, стеснительно улыбается! Он даже поздоровался с намеком теплоты.

— Веня, что с тобой?

— Мениск… Словно болт ржавый там вбит в колене.

Не глядя, он достал несколько зеленых бумажек и протянул Люсие: для отца.

Некоторым физическая боль придает оттенок человечности! Раньше Веня помощь предлагал иногда, но с оттенком суперменства:

— Если вам деньги нужны — вы попросите, я всегда дам.

Ну, конечно, если беда прижмет, побежим сами искать: Веня, дай, дай! А пока потерпим, потерпим.

Значит, у Гриши от эвенкийки вырос железный Веня, а у Евдокима такой единственный сын: любое дуновение жизни его леденило. Люсия его ни разу не видела, и слава Богу, а то бы он полжизни к ней по ночам приходил.

Все-таки он долго держался, этот несчастный Сашук. Закончил мединститут, там же и женился на стоматологичке Яне. Она все терпела, потому что любила. Когда ночью вскакивала на плач новорожденного сына, Сашук говорил:

— Извини, но убаюкивать младенца — это не мое.

Потом у нее осталось одно только терпение, когда он стал произносить:

— Извини, но готовить — это не мое.

— Подрабатывать — это не мое.

Яна отдала сына в детский сад, когда ему исполнилось полтора года, и вышла на работу. В зубоврачебное кресло к ней сел Петр Петрович и открыл рот. Она сверлит зуб, нет-нет да и посмотрит в зеркальце. Крикнет: “Маша, мне подкладочку — не густую, не жидкую, а такую среднюю”, — а сама снова глядь в волшебное стекло — не изменилось ли чего в чертах. У нее на руке было обручальное кольцо, но чувствовалось, что это не мешает ей быть в поиске. Сигнал был принят, и Петр Петрович как заснует вокруг нее, блистая отремонтированными зубами!

Сверхъестественное чутье его известило: кончай с многолетними томлениями, эта твоя женщина единственная — скоро будет совсем твоя.

Подобное же чутье поразило Сашука, но там было все плохо. Это чутье не заставило его сказать жене: ремонт квартиры — это тоже мое, и понос сына — это тоже мое. Вместо него зав.реанимацией Петр Петрович все это быстренько выложил Яне и раскрыл свои объятья, которые немедленно заполнились.

Сашук повесился.

Но если бы все от несчастной любви накладывали на себя руки, земля бы сейчас была безлюдна, одни только бездушные волки бы бегали. Так сказала Люсия жене Евдокима Еве Леопольдовне по телефону. И тут же спросила: чем помочь?

Ее слова отдались где-то там, в телефонном пространстве: помочь… помочь…

— К нам все ходят ночевать, нам одним страшно очень. Вот сегодня, может, вы придете?

За напором Евы Леопольдовны клубился страх, вдруг откажут, ну не отказывайтесь же, ведь только на одну ночь.

Евдоким встретил Люсию на остановке. Этого ребенка никогда не волновало, что, когда-то спикировав на нее, он вспорхнул и погнался за прекрасной полячкой. Ну, догнал, и каков результат?

Но Люсия ему этого не сказала, а только поцеловала во все еще красивую гладкую щеку. Она не видела Евдокима лет пять, с тех пор, как он перестал преподавать. “Бедный, у тебя две кисточки седых волос выглядывают из ноздрей”.