Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

— Что, Глаша?

— Мы победили! Пошли к завучу и показали мое сочинение, где я написала, что ни за что не приму, как Гиппиус учит: равно добро и зло хвалить! А учительница написала: “Откуда у тебя, Глаша, столько злобы и нетерпимости?” Завуч ужаснулась, и эту сатанистку загнали снова в ее пединститут...

Вечером Влад сказал жене:

— ЕСЛИ БЫ МЫ БЫЛИ ТАКИМИ УЖ ХОРОШИМИ, ТО И ДРУЗЬЯ БЫ У НАС БЫЛИ ДРУГИЕ, и Вася бы нас не предал. — И тут же болезненно вскрикнул: — Ну какое он удовольствие получил, так обидев меня... но люди делают то, что нравится. То есть он специально сие написал.

— Небольшое удовольствие, — сказала Софья. — Но, значит, других удовольствий у него уже нет, иначе бы не разменивался.

Софья и Влад друг другу не сказали, что ждут: вот-вот придут Вася с Лучиком, объяснят, зачем эта странность была сделана. Вязины неловко переглядывались, невпопад. И какая-то боль незнания другого... мучила их. Вдруг бы вот Васе стало стыдно, но нет — свою долю стыда он на них переложил безмятежно.

А мы, думал Влад, не останавливали его! Как дети, хохотали, когда он рассказывал про свои подвиги. В переполненном автобусе вез три пачки книг своего издательства, на него наехал мужик:

— В такси надо ездить с таким грузом!

— И тебе в такси надо — с таким пузом! — парировал Вася.

— А еще в очках!

— Зато у меня не зачах! — опять нашелся Вася. — А у тебя, как у арбуза, сохнет отросток, вот ты и злишься!

— Я злюсь на вас, коммерсантов, что жизни не стало... от продажи выручку имеете, а туда же — в общественный транспорт с сумками!

Составитель сборника рассказов “Фалернская чаша” (эти книги вез в пачках Вася) — тот самый Пикчурин, который когда-то своей властью ректора исключил Помпи. Но в первый-то раз не исключил, и Вася помнил про это доброе дело, а может, ему нравилась скандальность издания, где в каждом рассказе появлялись золотистые изысканные юноши...

Вот стоит Влад Вязин перед телевизором, разминая больную ногу: у него очередной приступ остеохондроза. На экране Чубайс, внезапно снятый президентом со своей должности:

— Зато какое письмо в свою поддержку я получил сегодня от пенсионера из Петрозаводска! Так что... вот... ждем, товарищи, ваших писем!

Софья (гейзер с годами ушел внутрь, и наружу лишь изредка прорывался пар) разволновалась:

— Что-то в этом есть, раз всем хочется народной поддержки. И Чубайсу. А ведь что ему народ? Что ему Гекуба?

Вязин, доведя растяжку до немыслимого болевого угла, ответил, кряхтя:

— А Бродский тоже говорил: в ссылке идет на разнарядку к бригадиру — по чавкающей грязи в шесть утра... его утешало что? Что в это же время полдержавы идет так же на разнарядку.

Влад сделал паузу, давно привычную, чтобы туда ворвался голос Помпи, цепляющийся, как бы весь в колючках. Но тут Влад спохватился, и внутри что-то ухнуло вниз, в пояснице хрустнуло. Никогда уже этот голос не появится, сколько ты ни замолкай в ожидании.

— Может, это отзвуки соборности, — произнесла Софья мало употребляемое ею слово. — Причастность народа или к народу? Теплое чувство слитности.

— А вот Помпи всегда говорил, что не может быть соборности в грешном мире. Только после того, как очистишься от грехов, можно начать говорить о соборности. Зачем грехи-то вместе сливать?

— Милый, бывают ведь такие беспочвенные надежды... мне сейчас показалось, что мы снова сможем с Васей дружить. Обязательно.

* * *

Если б мы были литераторы новейшей формации, то мы бы описали, как некая клетка, взбунтовавшись против биохимической соборности, начала эгоистически делиться, сея поколения вражды в легочной ткани, в печени, почках... но мы видели, что все происходило просто: Серафима гасла.

И Вязины снова встречались с Помпи, потому что было не до разборок и обид. Вася тратил почти весь доход с издательства, покупая для Серафимы акулий хрящ, “кошачий коготь” и “Альфу-20”.

За восемь дней до ухода Серафимы Вязин и Помпи шли от нее по улице — мимо церкви, которая была почти полностью похожа на ту, которую видела Серафима во сне. Колокола забили к вечерней службе, и им ответила звонница в храме на Слудской площади, и это было напоминание о чем-то прочном. Пораженный Вася остановился настолько резко, что на него налетели сразу несколько прохожих. Ему показалось, что он всегда слышал этот звук. А Софья грустно сказала:

— Она не захотела крестик на себя надеть. Иронично только улыбнулась.

Серафима им сказала: никогда она не переставала верить, что Бог есть, всегда знала, что Он есть... но не хочет суетиться и выпрашивать прощения.

Помпи снова зашагал, говоря:

— Вчера она при мне сделала несколько пророчеств насчет ХХI века. Но не мои пророчества, я вам не могу их открывать.

Вязин:

— Если бы все были такие скромные в древности, то мы бы ничего не знали о пророках.

— Да знаем мы эти пророчества: что в ХХI веке будет половая свобода! Я уж никогда ей не возражала, но СПИД-то уже внес свои поправки. — Софья остановилась и перекрестилась.

— Возрастное разрушение механизмов торможения, — вдруг начал говорить Вязин чуть ли не кусками из учебника клинической терапии.