Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

— Иди теперь в первый отдел. Тебя вызывают. Понимаешь? Никого не упоминай, ни единой фамилии. Они тебя будут пугать, а ты не бойся. Сейчас не сажают. А сажают, так не расстреливают.

Вася почувствовал страшно колыхающуюся в теле ртуть: он двинул рукой по направлению к пиджаку, и жидкая тяжесть толкнулась в руку.

— Чем ночь темней, тем ярче звезды, — частила Полина Матвеевна. — Серафима Макаровна всем помощница, маковка наша! И тебя, конечно, не даст в обиду.

Вася думал: хоть бы Брусникин пришел и начал говорить какую-то ерунду. Секретарша Полина Матвеевна ушла перерабатывать тонны канцелярской целлюлозы. А Василий все удивлялся, что он становится большим героем, чем хотелось бы.

Когда он шел по лестнице, снова встретил кастеляншу, которая “сижу с внуками, и никакой любви”. Она посмотрела на Василия: “Что это с тобой? Уже на девок не тянет?” Тут он начал вспоминать, что же такое намолол за полгода учебы, что уже и не понять, к чему там они в первую очередь прицепятся. Ну, например, на семинаре разбирали поэтические ритмы. Помпи, конечно, вылез с Бродским:

— Его вибрации уникальны. — И нижняя губа Васи охотилась за нижней.

А все вокруг дремали в привычном зимнем авитаминозе и едва ли что-то слышали, поэтому доцент Ц. пропустил мимо ушей обжигающую страшную фамилию и погнал учебный процесс к звонку. “Надеюсь, не к последнему звонку...”

— Так вот, о Бродском, — рубанул Помпи, входя в первый отдел. — Вы думаете, что он — тунеядец, а его стихи уже растворились в мировой ноосфере! — После чего Вася соизволил закрыть за собой железную дверь.

— Ну-ну, что дальше, еще хотите сказать что-то? — поощряли его ошалевшие сотрудники, переглядываясь: “Почаще бы нам встречались такие дураки!”

Вася перехватил эти взгляды, ужаснулся, упал в пропасть без дна и вспомнил совет секретарши Полины Матвеевны: “Язык подвяжи”. Они про мою любовь к Бродскому и не слыхали, видимо...

Тут сотрудник первого отдела откинул деревянную перемычку в барьере. Все они стали Васю усаживать, предлагали закурить, сами начали наперебой цитировать: “Мы боимся смерти, посмертной казни... тра-та-та при жизни предмет боязни. Пустота и вернее, и хуже чего-то...” Вася этих... э... вибраций... никогда не слыхал, может, у них спецотделы есть: под Бродского, под Галича пишут?

Как объяснить новым поколениям, что такое первый отдел? Можно его сравнить с каким-нибудь обычаем: усаживанием время от времени голой задницей в крапиву. Впрочем, крапива лучше первого отдела. Она стрекает всех, кто в нее вломился по глупости. А первый отдел — ему нужно отборное людское сырье. И вот Вася наш сидит в крапиве, то есть в первом отделе. И твердо решил молчать. Но тут же разболтался, хотя рвение работников в те годы было уже формальным. Власть уже дремала, постарела, вяло жевала, сил проглотить не было, и она выплевывала жертву, полуживую, не в силах переварить. Авось сойдет и так за назидание. Вот это все он им и высказал. Ну, они даже развеселились. “Мы это запишем, учтем...”

Когда Вася это Вязину пересказывал, друг кивал: да, человек — существо мифологическое, ты давай, опрокинь стакан-то; человека не заставишь зверствовать, суля одно лишь благополучие материальное, миф нужен, идея светлая для зверств, а она повыветрилась за десятилетия, слава Богу, да?

Кстати, Вязина тоже вызвали потом в “исповедальню”.

— ...помочь вашему товарищу, Помпи... Вы не думайте, мы желаем ему добра! А про вас и говорить нечего, — частил кэгэбэшник. — Вы же без пяти минут кандидат.

Вязин смотрел на дверь в другую комнату: все, как в языческом храме, есть место особое, выделенное, тайная тайных. Статью бы написать! “Этнографический взгляд на структуру тайной полиции”.

— ...не надо ломать свою жизнь! Подумайте о жене. А ведь если мы ее вызовем, беременную, то может отразиться волнение.

Один из гэбистов стряхнул с рук прилипшие папки, и из глубины спины вынырнул, покачиваясь, острый горбик. Этим он просигналил: пожалейте меня, напишите для моего начальства. И с мольбой протянул Вязину несколько листков. Влад написал: “Помпи никогда не вел со мной антисоветских разговоров”.

— А теперь подпишите... о неразглашении.

Он подписал, пошел домой и тщательно все рассказал жене, начав так: “Я шел в первый отдел с противной физиономией во всем теле...” Потом он разыскал Васю Помпи и ему все изложил, включая жалобный горбик. Вечером ворвался жаждущий Баранов и с восторгом выслушал всю историю. Затем, разумеется, Алексей Баранов ходил по общежитию и рассказывал про первый отдел, воспев и Васю Помпи, и Вязина, и себя — за мужество дружить с такими людьми. Его примерно в каждой пятой комнате поили. Его эпос брызгал искрами все новых событий: в первом отделе одновременно находится подпольный бордель, в горбике у сотрудника — рация, а на подоконнике в ящичке выращивается “план”. Забористый такой сорт, им поощряют самых лучших сексотов. Однажды хохочущего Баранова оборвал мужественный биолог-третьекурсник: