Нина Горланова в Журнальном зале 2004-2006

Помпи сам предложил: не выпить ли нам, счастливцам праздным! И Марта поняла: Баранов понравился Васе — значит, есть надежда сохранить их обоих возле себя.

Вошла Катя Кондеева с лысеющим красавцем, который назвался Сергейчуком. Баранов заговорил пышно и пошло:

— Господа, эти мистические саламандры — сколько горя они принесли! Я знаю три случая, когда от их присутствия в доме начинался пожар. (Он знал два случая, но выскочило “три”). Картина всегда возвращается ко мне... И что мне с шедевром делать?

Марта предложила продолжить эксперимент и подарить Серафиме Макаровне в деканат: сгорят все пропуски лекций...

— Все эксперименты проводите над собой, — заметил Вязин. — С латыни переводится “экспериментум” не только как “опыт”, но и “искушение”.

Баранов взял шляпу Вязина чаплинским жестом и, скособочившись, прошелся внутри компании с просящей ужимкой. Сергейчук сказал: “Я по вторникам не подаю”. И тут же дал трешку.

Дыхание у Кати Кондеевой замедлилось в три раза. Она не могла отлипнуть взглядом от Сергейчука и голосом хлопотуньи зашептала Софье Вязиной:

— Иван скоро пойдет в морг, обмывать покойников, и у нас денег будет — полно!

Много лет спустя Кондеева и Сергейчук разведутся, потому что Катя встретит более сочного финансиста. Влад Вязин в это время ездил к родителям в Среднюю Азию и увидел богомола, который охотился на муху. Богомол долго сидел, замерши, а потом щелк — выстрелил шипастой конечностью, и муха исчезла в его ротовом механизме. Вязин подумал: вот так же Кондеева проглотила Сергейчука. Но окажется, что она проглотила его не до конца, потому что много раз видели Ивана весело куда-то бегущим, а после — в эпоху рынка — едущим на своем “ауди”. Ходили зыбкие слухи, что видели его в областной библиотеке с пачками полуистлевших газет времен нэпа. Видимо, он умудрился высосать из них свои полезные соки...

Баранов двигался по кругу со шляпой, а руки зубчато подрагивали.

— Братцы, — вскричала Кондеева, — хотите, сделаю луковый салат с кипящим маслом?

И в Кукуштане, и в Перми, и в Магадане, и в Москве жизнь не устает лепить добрых маргарит и магдалин, готовых услужить художнику душой, телом и делом. Женское служение — слепое. Марта и Катя видели и не видели, что Баранов, приплясывая, катится к разрушению самого себя. Даже аспирант Вязин — и тот думал, что Баранов проходит опасный, но недолгий период самоопределения.

В комнату заглянул попользоваться насчет общения сосед с лицом честного парубка. Фамилия его Журдо. Безпятиминуткандидатство так и тикало во всех чертах его лица. Он увидел Катю — между передними зубами ее — синеватая черточка в глубине (через молочную полупрозрачность как будто бы канал, проточенный мельчайшим существом). И такой звучный голос, как будто бы тело ее все звучит, так что Журдо хотелось схватить это тело и прижать, чтобы звуковые волны встряхивали его всего.

— А хотите, я ликер “Шасси” принесу? Народный самородный! — И он помчался за самогоном, сдобренным глицерином и сиропом.

Иван Сергейчук приник к гитаре и запел. Это было даже не пение, а обаятельный вой. Пока Катя режет лук, Софья сооружает бутерброды, а Вязин кромсает сало, Ивану что-то нужно делать, вот он и окутывает их песней. Мелькало: темной вуалью, допьяна, не стой на ветру. Журдо внимательно выслушал и сказал озабоченно:

— Псевдонимус-то Ахматова взяла не русский! И вообще наследила: стихи посвящала Сталину.

Тут раздался легкий скрип зубов. Вася Помпи сказал, как бы от лица всех:

— Так у Ахматовой сын в лагере сидел. А если бы ты был на ее месте?

— Никаких “если”, — мягким внятным голосом отвечал Журдо. — Каждый живет в ту эпоху, которой он достоин.

— Ах, без “если”, — заорал Вязин. — Хорошо. У тебя, Гена, сын есть?

— Пока-то нет...

— Тогда заткнись!

— Ты более достоин, чем Ахматова? — дернулся Василий. Марта взяла его за руку и стала гладить пальцы.

Баранов сразу понял, возвратясь с выпивкой, кто здесь виноват в разрушении всеобщей приятности:

— Это ты, Ген, на Ахматову батон крошил! Ну-ка, гад, глотни с нами скорее — за то, чтобы она тебя простила. — Он поставил на стол пять бутылок водки: маловато, думал он.

Все выпили со вкусными звуками, луковый салат и сало так и запрыгали в молодые рты. Журдо не отставал в бодрости от всех: жевал радостно, но зубы пару раз визгливо скрипнули.

— Слушай, у тебя проблемы, что ли, в жизни? — Помпи хотел срочно помочь человеку.

— А, не умеете вы обсуждать вопросы... глубокие... Сразу обижаете — на личность переходите, — уличил всех Журдо.

Кондеева превратилась в кивало: она кивала то ему, то всем остальным. Ваня молчал, но и его молчанию она кивнула несколько раз.

Все тут упорно захотели перейти на личность Гены Журдо и слегка отметиться на ней мужскими кулаками. Баранов больше всех рвался:

— У меня удар страшный с правой — мне папа-майор поставил удар!

Гена у всех на глазах поплыл, как запах, и исчез.

— Братцы, а когда же он усочился? — спросила Катя.