Нина Горланова в Журнальном зале 2001-2003

— Но тоже нужна литература — пусть как снотворное… Я и сама с Евгением Онегиным засыпаю: в детстве выучила, и вот — пригодилось. Каждую ночь читаю не по разу. Значит, ты хочешь к Шестерову вернуться?

— Же я говорю всем: заведу котенка опять и назову его Лев — старый кот умер не так давно. И снова буду спать сразу с двумя Левами.

— Так, Лизочка, я помню, что после того, как Лева отравился и его спасли, он жил в Чернушке и написал письмо: мол, поэт в Чернушке меньше, чем поэт. Но кому? Давно ведь это все произошло. Может, я от Кальпиди узнаю его новый адрес? А если помиришься с Юрой, то опять купишь двух синичек?

— Нет-нет! Об этом не может быть и речи. Я никогда с Бугайчуком вместе не буду (бьет себя по рукам). Только хочу быть с Левой.

Бывает же иногда такое: мощный бросок в лицо всего внутреннего мира — у Лизы это случилось вдруг (там было все с большой буквы: Вера, Надежда, Любовь и даже мать их Софья, то бишь мудрость).

В это время к нам подошли, чтобы чокнуться, два известных пермских геолога.

— Нина! Желаем счастья в твор… в твор… (честве — не могли выговорить, много выпили).

— И вам — в геологоразведке! Это слухи или вы в самом деле нашли два триллионника? В стране газовая пауза, а вы открыли… Волшебный вечер, не правда ли!

Только юноша какой-то заснул возле двери — чей-то сын или просто студент пробрался сюда, чтобы поесть? Из сумки учебники вывалились… наверно, сразу с экзамена, всю ночь занимался. Я подумала: вот приду домой и сразу вывалю все, что говорено на этом вечере. Волшебном.

Странные люди

Позвонила незнакомая Алена (имя изменено). Голос молодой:

— Нина Викторовна, я была на вашем вечере… не хотите взять ребенка на воспитание?

От неожиданности я села на свои очки и раздавила их:

— Господи! Какой ребенок — мне уже 55 лет. А пенсия полторы тысячи — на лекарства никак не хватает.

— Это такой необыкновенный мальчик!

— Алена, милая, мы уже брали необыкновенную девочку: если вы были на моем вечере, то знаете…

— Я была на вечере, — перебила меня Алена, — и вы мне показались такой отзывчивой!

— Послушайте, у меня сын в реанимации, мне сейчас вообще не до этого!

В трубке долго молчали. Молчала и я, решив, что напирать на сына не надо. Да, он в реанимации после аварии, но в сознании, а там многие в коме. И вдруг меня осенило: “Алена, почему вы сами не возьмете этого мальчика?”

— Я хотела, но у меня квартирные условия не позволяют.

— А у меня позволяют? Две комнаты в коммуналке, соседи по кухне — пьющие… Они всю ночь сморкаются под краном — не на зло, а просто у них сохнет все внутри. У нас такая слышимость! Я совершенно не высыпаюсь.

— Ничего, Нина Викторовна, я верю: справитесь! Вы что — не русская женщина разве!

И тут я решила резко сменить тему: может ей — Алене — мои картины нужны, так я дам, в большом количестве! (На вечере не всем хватило). Да, оказалось, что нужны.

— Заходите.

— Сейчас забегу. Я здесь, рядом с вами работаю.

А в это самое время пришла моя подруга Марина (имя изменено), у которой сын попал в психобольницу (когда его жена ушла к другому, у него развилась боязнь открытого пространства). И мы обменивались советами: сорокоуст за здравие, молебен святому Пантелеймону-целителю, ектенья в монастыре у Матушки.

— А еще мне дали адрес, и я в Санкт-Петербург послала перевод на 20 рублей с просьбой отслужить молебен святой Ксении!.. — Марина протянула мне адрес.

И тут пришли рабочие с крыши — я забегала. Они каждый вечер приходили умываться — воды у нас почти не бывает, поэтому я заранее запасаю для них ведро, а затем полотенце, которым они вытираются, кипячу. Когда сын в реанимации, то ты готова много чего сделать, конечно, но взять ребенка… нет, все равно не могу. Поэтому, когда Алена вошла, я была вся в мыле — не в переносном смысле, а в прямом (в проблеме мыла, которое закончилось). Говорю:

— Один родственник материл нас, кричал: нищеёбы! А наш нравственный компьютер не хочет печатать это слово — предлагает “нищее бы”! То есть надо еще нищее жить… У нас долг в две с половиной тыщи!

— Мы завтра принесем свое мыло, — пообещали рабочие.

Алена словно ничего не слышала (она оказалась двадцатилетней девушкой — вся в белом). Взяв в руки сумку картин, она спокойно начала свое:

— Так вот про мальчика: Нина Викторовна, он совершенно необыкновенный!

Очки — из-за Алены — раздавлены, это ладно. Но как можно с русским размахом расплескать человека всмятку — у меня началось удушье… Я застонала: “Идите же с Богом, прошу вас!”

Вскоре пришел Вася (имя изменено). Он вошел вместе с моим мужем: видимо, где-то встретились. Я всегда Васю кормлю, однако в этот раз за ужином он был настроен так мрачно, что я стала метать ему в сумку срочно книжки, чтоб поскорее отправить. Но Вася любит о книгах поговорить:

— О любви я читать просто не могу!

— Извини, о ненависти у нас ничего нет, — ответил ему Слава.

— Разве вы не о ненависти пишете все время?!