Нина Горланова в Журнальном зале 2001-2003

Бояршинов шел рядом с Галькой и Вадимом, наблюдая, как алкогольный лак тонко покрывает все окружающие предметы. Уже вспыхнули фонари, и вот если бы Галькину грудь аэростатную можно было воспринимать отдельно от нее самой и от ее шоферюги-мужа, то…

— На конечке пятнадцатого подождал старушку: видел в зеркало — бежит, — говорил Вадик. — А потом на Перми-второй вышла она, руки в боки и стоит, будто меня фотографирует!.. Или я дверью ее прижал? Или опоздала она на электричку и сейчас все мне выскажет. Ну, я высунулся, спрашиваю: “Что?” — “Запоминаю тебя, сын! Первые пионы пойдут у меня на даче — букет принесу!” И гляжу: через неделю в самом деле принесла охапку целую. Я с ними целый день ездил: положил на колени и ездил. Пассажиры в этот день как-то по-особенному взбесились. А с меня все, как с гуся…

— А моя мама хорошо поет, — сказал Бояршинов (он чувствовал, что переход к истине надо проводить на мягкой ноте, чтобы эта истина впиталась собеседником безболезненно). — А твоя бабка с пионами… наверно, всю родню свою разогнала и теперь ездит по всем автобусам — кому попало пионы дарит. С чужими мы всегда можем хорошими быть. А вот смотрите кругом: какая благодать разлита — каждая травинка уважает другую. И нет у них скучных поисков какого-то добра особого, да!..

Для Вадика в рассуждениях Жени были такие повороты и зигзаги, что — была бы такая картина местности — даже у такого, как он, шофера, машина бы не вписалась.

Галька неуверенно подумала: женился бы ты, Женя, а потом спохватилась: так он бы каждый день такие слова на плечи жены нагружал. Бог с тобой, живи, как можешь.

4

— Лидия, это Егор Антоныч Крутывус вам звонит. Вы когда в последний раз видели Егора-маленького?

Лидия схватилась за голову: покойная мамаша звала сына “Егор-маленький”, теперь отец внушает седому мужику, что тот еще маленький ребенок!..

— На прошлой неделе заходил. Трезвый, — сказала Лидия.

— А вы почему говорите: трезвый? Я же не спрашивал, в каком состоянии он был… Вы что, выгораживаете его?

— Ну что вы, нам просто было приятно видеть Егора трезвым. — Он же у вас умница...

Егор Антоныч властно перебил Лидию: “умница” — а знает ли она, что семьдесят — нет, девяносто процентов того, что говорит Егор, взято из общения с отцом?!

— Да, конечно, — Лидия начала уставать от этого бессмысленного разговора. Тем более, что Алеша в этот миг лег на край гладильной доски (он считал себя все еще маленьким, хотя весил семьдесят килограммов). Доска треснула

— Алеша, ты сломал доску! — сказал Володя. — Неси эпоксидку, я сразу склею.

— Не сломал, нет, милый папочка, я не сломал, я не хотел, она сама.

— Лидия! — говорил тем временем Егор Антоныч. — Вам легко советовать! А Егор два часа назад звонил мне из вытрезвителя. Но его не было двое суток, и я заглянул в его дневник. Наверное, вам будет любопытно…

Володя, который уже держал возле уха параллельную трубку, шепнул Лидии: “Говори, что очень любопытно, пусть скорее выговорится”.

— Да-да, конечно, очень любопытно.

Тут Алеша решил на замерзшем окне написать несколько раз свое имя, заклиная таким образом смерть и холод. Иногда он впадал в отчаяние: слишком сильно время все портит и разрушает, никаких слов не хватает, чтобы его остановить. Вот состарился дедушка Лева, стал болеть, нет, нет, не болеть, нет, лежать просто…

— Вот читаю, — Егор Антоныч на том краю провода что-то листал, — “целый день был занят с больным отцом”. Якобы и в аптеку сходил, и на прием к врачу меня записал. А сам на диване неделю пьяный валялся! Нет, Лидия, вы поняли?! Он наврал все! Подчищает свой образ в дневнике. В глазах потомков! А как закончил писать в дневник о себе, золотом, украл у меня денег… не скажу, сколько… и исчез. До сего момента…

— Мама, — жалобно позвал Алеша, — отойди от нашего голубчикиного телефона, посиди со мной! Сегодня холодно, как парашют.

— Алеша не позволяет больше говорить, — не удержавшись, ляпнул в трубку Володя.

— Это, наверно, Володя, да? Здравствуйте, Володя. Вот вы как человек с сильной волей уж могли бы повлиять на Егора, но не хотите, а предпочитаете смотреть, как он гибнет. Гибнет!!! И при этом вы считаете себя хорошим человеком, да?

Алеша не любил, когда родители накалялись от раздражения, а по их лицам он уже видел, что дело плохо.

— Голубчикин телефон устал, — мягко заявил Алеша. — Хватит.

Но Егор Антоныч на том конце провода быстро стал бросать в телефон такие слова: “Я. Начинаю. Вам. Завидовать. Что. У вас! Такой Алеша. Никогда не сопьется”.

— Все, Егор Антоныч, пирог подгорел, я вешаю трубку, извините!

5

Конечно, в доме Лидии водилась и запрещенная литература. Сама хозяйка привозила из Москвы то от брата, то от Юли и слепые машинописные “Воспоминания” Надежды Мандельштам, и поэму Самойлова “Крылатый Струфиан”, которую она переписала в тетрадку. Несколько раз Лидию спрашивали, знает ли она, кто у нее в компании стукач. Не хочу знать, отвечала Лидия. И доброжелатель смотрел на нее с сожалением: прячется от реального мира. Даже сама Римма Васильевна Комина сказала ей однажды: