Николай Некрасов

Чернышевский очень точно определил степень своего воздействия на Некрасова: «Мнение, несколько раз встречавшееся мне в печати, будто бы я имел влияние на образ мыслей Некрасова, совершенно ошибочно. Правда, у меня было по некоторым отделам знания больше сведений, нежели у него; и по многим вопросам у меня были мысли более определенные, нежели у него. Но если он раньше знакомства со мною не приобрел сведений и не дошел до решений, какие мог бы получить от меня, то лишь потому, что для него как для поэта они были не нужны; это были сведения и решения более специальные, нежели какие нужны для поэта и удобны для передачи в поэтических произведениях. <…> Те сведения, которые мог бы получать от меня Некрасов, были непригодны для поэзии. А он был поэт, и мила ему была только поэтическая часть его литературной деятельности. То, что нужно было знать ему как поэту, он знал до знакомства со мною, отчасти не хуже, отчасти лучше меня. Но в числе тех мыслей, которые мог он слышать от меня и которых не имел до знакомства со мною, находились и широкие, способные или быть предметами поэтической разработки, или по крайней мере давать окраску поэтическим произведениям? — Были». Таким образом, Чернышевский в своей обычной уклончивой манере утверждает, что Некрасов был его единомышленником в целом, в базовых фундаментальных принципах, но не в деталях специального характера, и это единомыслие было вызвано не «влиянием» Чернышевского, а согласием с ним Некрасова, имевшего собственные твердые взгляды. Полное единомыслие между редактором и его сотрудниками и не было обязательно для успеха журнала, Некрасов пропускал мимо ушей многое и не соглашался (но не обязательно спорил) со многими конкретными идеями Чернышевского и Добролюбова, однако не считал расхождения принципиальными.

Можно предположить, что, соглашаясь с Чернышевским в том, что манифест чудовищно несправедлив, Некрасов не сходился с ним в отношении перспектив, открывающихся благодаря крестьянской реформе. Так, в мае 1861 года в самом последнем письме Тургеневу, от которого он никак не мог «отлепиться душой», Некрасов замечал: «У нас теперь время любопытное — но самое дело и вся судьба его впереди». Стихотворение «Свобода», написанное в том же году, звучит очень оптимистично:

Родина-мать! по равнинам твоим
Я не езжал еще с чувством таким!

Вижу дитя на руках у родимой,
Сердце волнуется думой любимой:

В добрую пору дитя родилось,
Милостив Бог! не узнаешь ты слёз!

С детства никем не запуган, свободен,
Выберешь дело, к которому годен;
Хочешь — останешься век мужиком,
Сможешь — под небо взовьешься орлом!

В этих фантазиях много ошибок:
Ум человеческий тонок и гибок,
Знаю, на место сетей крепостных
Люди придумали много иных,

Так!., но распутать их легче народу.
Муза! с надеждой приветствуй свободу!

Поэт понимал, что сам манифест решил далеко не все проблемы и впереди долгий путь, на котором народ обретет свое счастье, но первый шаг на этом пути всё-таки сделан. Некрасов не мог легко отказаться и от сложившихся у него в предыдущие годы представлений, что правительство ведет работу в том же направлении, что и лучшие люди, либеральная общественность. Поэтому он не разделял уверенности Чернышевского и Добролюбова в том, что революция или восстание являются единственно возможным способом преобразования России, установления справедливого строя, близкого к идеалам Белинского. (Сама по себе мысль о революции и даже о революционном терроре как средстве достижения всеобщего счастья не должна была ужасать ученика позднего Белинского, любившего человечество «по-маратовски» и считавшего, что гильотина — очень хорошая вещь. «Я всё думал, что понимаю революцию, — вздор — только начинаю понимать. Лучшего люди ничего не сделают», — писал «неистовый Виссарион» Боткину.)

Тем не менее Некрасов не испытал в это время такой же ярости и гнева, как его все остальные члены его редакции. Он считал, что возможна и другая деятельность. В этом году Некрасов создал в Абакульцеве школу для крестьянских детей, после отсрочки начал издавать народные «красные книжки», стал членом комитета Литературного фонда, принял участие в создании знаменитого Шахматного клуба, в апреле 1861 года выступил на вечере в пользу бедных студентов в зале Санкт-Петербургского университета. Некрасов готов был действовать совсем в другом роде, чем его молодые товарищи.