Николай Некрасов

Храм божий на горе мелькнул
И детски чистым чувством веры
Внезапно на душу пахнул.
Нет отрицанья, нет сомненья,
И шепчет голос неземной:
Лови минуту умиленья,
Войди с открытой головой!
Как ни тепло чужое море,
Как ни красна чужая даль,
Не ей поправить наше горе,
Размыкать русскую печаль!
Храм воздыханья, храм печали —
Убогий храм земли твоей:
Тяжеле стонов не слыхали
Ни римский Петр, ни Колизей!
Сюда народ, тобой любимый,
Своей тоски неодолимой
Святое бремя приносил —
И облегченный уходил!
Войди! Христос наложит руки
И снимет волею святой
С души оковы, с сердца муки
И язвы с совести больной…

Я внял… я детски умилился…
И долго я рыдал и бился
О плиты старые челом,
Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных, Бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем!

Чувство умиления недаром названо «детским» — оно уже прожито и в некотором смысле «несерьезно», но одновременно и очень симпатично в своей чистоте и наивности. В этом случае к народу нельзя относиться всерьез, как к взрослому. Соответственно религиозность предстает способом народа-ребенка излить свои страдания, свои горести.

Тот Бог, к которому сам Некрасов готов прийти, — специфический Бог угнетенных, скорбящих, воплощение скорби и страданий и надежды на избавление от них. Приобщаясь к этому народному Христу, лирический герой «Тишины» приобщается в первую очередь к страдающему народу. И всё-таки нигде так близко, как здесь, Некрасов не подходил к христианству как минимум в духе Достоевского: сама ассоциация подлинной веры с детством и народом очень близка, например, к концепции, развернутой в «Преступлении и наказании». Это даже вызвало у Герцена подозрение в ренегатстве («магдалинстве», по его словечку) или резком изменении позиции. Однако внимательному читателю видно, что этот мотив в «Тишине» не превращается, как у Достоевского, в концепцию спасения, а остается аффектом, душевным порывом, одним из способов переживания страданий. Поэма не останавливается на Христе как своем апофеозе. Центральный мотив — возвращение из «шума» в «тишину» — всё время обогащается, представая как возвращение с войны в мирную жизнь, с чужбины на родину, из места, где убивают, в места, где врачуют. В результате Некрасову удается ввести в поэму не только героическое и патриотическое содержание, но и политическое через противопоставление тишины как покоя и отдыха и тишины как сна. Тишина, охватившая Русь, — это не застой, в который снова готова погрузиться Россия, но время для того, чтобы оправиться от шока, вглядеться в открывшуюся «правду», для размышления над тем, что с ней произошло и куда двигаться дальше. Россия в «тишине» думает думу и набирается сил для движения вперед (легко читалось «для реформ»).

Сам поэт в это время как будто, наоборот, отдыхает от России. Но российская жизнь по-прежнему занимает его. До него доходят новости о политических событиях на родине: коронации, амнистии, создании секретного комитета «по устройству быта помещичьих крестьян», освобождении из крепости революционера Михаила Бакунина и т. д. Некрасов продолжает активно участвовать в издании журнала, получает новости от Чернышевского и Панаева, дает им инструкции, в письмах просит друзей писать для «Современника» и т. д. До него доходят известия об успехе его книги, доходят и сообщения о буре, поднятой перепечаткой Чернышевским в «Современнике» нескольких стихотворений из сборника.