Николай II в секретной переписке

Грамотин и Соловьев едут с двумя письмами. Надеюсь, что один из них, по крайней мере, доберется до тебя, чтобы передать тебе и получить от тебя вести. Больше всего сводит с ума то, что мы не вместе — зато душой и сердцем больше чем когда-либо — ничто не может разлучить нас, хотя они именно этого желают и потому-то не хотят допустить тебя увидаться со мной, пока ты не подписал их бумаги об отв. мин или конституции. Кошмарно то, что, не имея за собой армии, ты, может быть, вынужден сделать это. Но такое обещание не будет иметь никакой силы, когда власть будет снова в твоих руках. Они подло поймали тебя, как мышь в западню, — вещь, неслыханная в истории. Гнусность и унизительность этого убивают меня. Посланцы ясно обрисуют тебе все положение, оно слишком сложно, чтобы писать о нем. Я даю крохотные письма, которые можно легко сжечь или спрятать. Но Всемогущий Бог надо всем, Он любит своего Помазанника Божия и спасет тебя и восстановит тебя в твоих правах! Вера моя в это безгранична и непоколебима, и это поддерживает меня. Твоя маленькая семья достойна тебя, держится молодцом и спокойно. Старшие и Корова знают теперь все. Нам приходилось скрывать, пока они были слишком больны, сильный кашель и отчаянно дурное самочувствие. Вот, сегодня утром — О(льга) 37,7, Т(атьяна) — 38,9, Анаст(асия) захворала вчера ночью — 38,9 — 37,2 (от порошка, который дали ей от головной боли и который понизил температуру). Бэби спит, вчера — 36,1, А(ня) 36,4, тоже выздоравливает. Все очень слабы и лежат в потемках. Не знать ничего о тебе — это было хуже всего. Сегодня утром меня разбудила твоя телеграмма, и это бальзам для души. Милый старик Иванов сидел у меня от 1 до 2 1/2 часов ночи и только постепенно вполне уразумел положение. Гротен ведет себя прекрасно. Рес(ин) очень хорошо, постоянна приходит ко мне по поводу всего. Мы не можем добиться ни одного адъютанта — все они на учете. Это, значит, что они не могут отлучиться. Я послала Линевича в город, чтоб он привез сюда приказ, — он вовсе не вернулся. Кирилл ошалел, я думаю: он ходил к Думе с Экип(ажем) и стоит за них. Наши тоже оставили нас (Экип.), но офицеры вернулись, и я как раз посылаю за ними. Прости за дикое письмо. Апр(аксин), Рес(ин) все время отрывают, и у меня голова кругом идет. Лили все время с нами и так мила, спит наверху. Мария со мной, Ал(ексей) и она шлют молитвы и привет и думают только о тебе. Лили не желает вернуться к Тити[1108], чтобы не покидать нас. Целую и благословляю без конца. Бог над всеми — не покинет никогда своих. Твоя

Женушка.

Ты прочтешь все между строк и почувствуешь.

3 марта 1917 г.

Любимый, душа души моей, мой крошка, — ах, как мое сердце обливается кровью за тебя! Схожу с ума, не зная совершенно ничего, кроме самых гнусных слухов, которые могут довести человека до безумия. Хотела бы знать, добрались ли до тебя сегодня двое юнцов, которых я отправила к тебе с письмами. Это письмо передаст тебе жена офицера. — Ах, ради Бога, хоть строчку! Ничего не знаю о тебе, только раздирающие сердце слухи. Ты, без сомнения, слышишь то же самое.

Всего не скажешь в письме. Жив ли муж Нини[1109]? Ох, наши четверо больных мучаются по-прежнему — только Мария на ногах, спокойна, но помощница моя худеет, не показывая всего, что чувствует.

Мы все держимся по-прежнему, каждый скрывает свою тревогу. Сердце разрывается от боли за тебя из-за твоего полного одиночества. Я боюсь писать много, так как не знаю, дойдет ли мое письмо, не будут ли они обыскивать ее на дороге — до такой степени все сошли с ума. Вечером я с Марией делаю свой обход по подвалам, чтобы повидать всех наших людей, — это очень ободряет. Тетя Ольга и Елена пришли справиться о новостях — очень мило с их стороны. В городе муж Даки[1110] отвратительно себя ведет, хотя и притворяется, будто старается для монарха и родины. Ах, мой ангел. Бог над всеми — я живу только безграничной верой в Него! Он — наше единственное упование. “Господь сам милует и спасает их” — на большой иконе.