Николай II (Том II)

Вот только события на Северо-Западном фронте начинали принимать опасный характер. Становилось ясно, что вскоре русским войскам придётся оставить Варшаву и с позором уйти из Царства Польского, несмотря на гордый Манифест к полякам, который издал менее года тому назад великий князь Главнокомандующий. Именно поэтому Государь всё оттягивал момент нового важного, а может быть, и последнего решающего разговора с Николашей. Но время, которое Николай отвёл для нынешнего пребывания на Ставке, истекало. Дальше ждать было нельзя.

Великий князь тоже понимал, что второй неприятный разговор с племянником должен вот-вот состояться. Поэтому он заблаговременно обсудил со Станой и Милицей по прямому телефонному проводу, установленному между его вагоном в Ставке и Покровским монастырём в Киеве, где квартировали его жена и свояченица, какую линию ему принять в важной беседе с Ники. Посовещавшись, решили, что «лучшая оборона – это наступление», и если Ники начнёт хоть в чём-то упрекать Николая Николаевича, то тут же нанести ему удар докладом Джунковского об Аликс и Распутине, заставить вызвать в Ставку и Александру Фёдоровну, чтобы она начала оправдываться, а если удастся, захватить её и заточить в один из северных монастырей… Что делать с самим Государем – покажут обстоятельства, но не выпускать его из Ставки до тех пор, пока он не примет требования, предъявленные Верховным Главнокомандующим: повешение или ссылка в Сибирь ненавистного Гришки, полное отстранение Аликс от всех государственных дел, в которых она стала принимать теперь активное и не в пользу Николая Николаевича и его сторонников участие, укрепление режима власти Верховного Главнокомандующего и распространение её не только на прифронтовые губернии, но на всю империю…

64

В конце июня в Барановичах было жарко и душно. Великий князь вынужден был отлучиться из Ставки на совещание командующих фронтами в Седлеце, где Алексеев потребовал у Николая Николаевича для своего фронта свободы манёвра и отмены негласного приказа «непременно удерживать Варшаву». Верховный Главнокомандующий, как обычно, согласился с тем из генералов, кто убеждал его последним. Точка зрения Алексеева, таким образом, победила. Теперь великому князю предстояло объяснить Государю причины предстоящего оставления Варшавы.

Каждый вечер, как обычно, с фельдъегерской почтой приходили сиреневые конверты от дорогой Аликс, и Николай с большим удовольствием узнавал самые свежие новости из дома, о милых детях, и из Царского Села, куда всё-таки стекалась интересная информация о жизни столицы и верхушки общества. Иногда Аликс писала ему и о государственных делах. Одно из писем очень насторожило Императора, особенно когда он соотнёс его со своими размышлениями о предстоящем разговоре с Николашей.

Сначала Аликс поинтересовалась тем, как он доехал до Беловежа в одной из своих вылазок из Ставки к войскам и не отложил ли он в связи с этим своё возвращение домой?

Затем пошёл текст, над которым Николаю пришлось поломать голову:

«Не можешь ли ты опять уехать, как будто в Беловеж, а на самом деле куда-нибудь в другом направлении, не сказав о том никому? Николаше нечего об этом знать, а также моему врагу Джунковскому. Ах, дружок, он нечестный человек, он показал Дмитрию эту гадкую, грязную бумагу (против нашего Друга), Дмитрию, который рассказал об этом Павлу и Але. – Это такой грех, и будто бы ты сказал, что тебе надоели эти грязные истории, и желаешь, чтобы Он был строго наказан.

Видишь, как он перевирает твои слова и приказания – клеветники должны быть наказаны, а не Он. В ставке хотят отделаться от Него (этому я верю), – ах, это всё так омерзительно! Всюду враги, ложь. Я давно знала, что Дж. ненавидит Гр. и что Преображенская клика потому меня ненавидит, что чрез меня и Аню Он проникает к нам в дом…»

Возмущение поднялось в душе Николая. Он вспомнил всю эту грязную историю, которой, как казалось ему, он положил конец, но на самом деле она, как выяснилось, только разгоралась. Ещё 1 июня к нему напросился с докладом генерал Джунковский, товарищ министра внутренних дел и шеф Отдельного корпуса жандармов. Джунковский был в молодости офицером Преображенского гвардейского полка, к которому Государь питал особую слабость и поэтому всегда отличал служивших в нём.