Николай II

4 января генеральша Богданович отмечает: «Говорили, что священник Гапон, который организует здесь „союзы рабочих“, – темная личность». А вот запись от 9 января: «Господи! В эту минуту в Петербурге творится ужасное: войска – с одной стороны, рабочие – с другой, точно два неприятельских лагеря». И в самом деле, результатом этой кровавой бойни безоружных людей, прозванной «второй Ходынкой», явилась глубокая пропасть между царем и его народом. Ходили разговоры о тысячах жертв.[108] Как может царь после этого претендовать называться «батюшкой», защитником обездоленных?! Вековое обаяние, объединявшее династию Романовых и народные массы, оказалось непоправимо утраченным. За рубежом новость об этой бессмысленней мясорубке вызвала вспышку негодования всех либеральных слоев. В Англии депутат от лейбористской партии Джеймс Рамсей Макдональд[109] назвал русского царя преступником против общественного права и кровавой тварью. Сам Вел. кн. Павел Александрович, оказавшись в Париже, заявил Морису Палеологу: «Но почему же мой племянник не принял делегатов от забастовщиков? В их отношении не было ничего мятежного. Весь день я молил Бога, чтобы не пролилось ни капли крови, а кровь пролилась потоками. Это непростительно, как и непоправимо!»

Однако сам Николай в привычном для него духе не соизмерил важности происшедшего. Впрочем, у него был предлог не появляться в столице: после инцидента, случившегося во время водосвятия, службы безопасности рекомендовали ему быть осторожным вдвойне… С другой стороны, он считал унизительным для самодержца, чтобы организация каких-то рабочих смела беспокоить его просьбами. Очевидно, он мог бы поручить кому-либо из министров или членов императорской семьи принять от имени своего величества петицию рабочих. Но он не изволил о том подумать, и никто из его окружения не посоветовал ему сделать это. В любом случае он не считал себя ответственным за всю эту суматоху, которую недруги называют «бойней» и которую он сам считал просто стычкой между силами порядка и бунтовщиками; вечером того же дня он записал в свою тетрадь: «9-го января. Воскресенье. Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело! Мам'a приехала к нам из города прямо к обедне. Завтракали со всеми, гулял с Мишей. Мама осталась у нас на ночь». И назавтра, как ни в чем не бывало: «Принял депутацию уральских казаков, приехавших с икрой. Гулял. Пили чай у Мам'a».

В этот же день, 10 января, чтобы восстановить порядок в Петербурге, Николай решил назначить Дмитрия Трепова (ранее московский обер-полицмейстер) на специально для этого созданный пост петербургского генерал-губернатора. «В Петербурге на это назначение посмотрели без восторга, – записала на следующий день мадам Богданович. – В Москве он был непопулярен, нелюбим, но признают, что он тверд, что его скоро убьют». Жить ему и впрямь оставалось чуть более года, только Господь смилостивился, позволив ему умереть своей смертью. Грубый, энергичный солдафон, страстно преданный престолу, Трепов рекомендовал государю принять депутацию петербургских рабочих. Этих рабочих общим числом 34 полиция тщательно отобрала по фабрикам и заводам из самых благонадежных; настоящим образом проинструктировав их, как они должны себя вести в присутствии Его Величества, рабочих привезли 19 января в Царское Село, представив перед светлыми очами государя, каковой обратился к ним со строгой и наставительной речью.

«Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины, – сказал самодержец. – Призывая вас идти подавать мне прошение о нуждах ваших, они поднимали вас на бунт против меня и моего правительства… Стачки и мятежные сборища только возбуждают безработную толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить, но имейте терпение. Вы сами по совести понимаете, что следует быть справедливым и к вашим хозяевам и считаться с условиями нашей промышленности. Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах – преступно… Я верю в честные чувства рабочих людей и в непоколебимую преданность их мне, а потому прощаю им вину их».[110]