Николай II

Когда новость об отречении императора дошла до Царскосельского дворца, императрица поначалу отказывалась ей поверить. Но 3 марта явился Вел. кн. Павел Александрович и подтвердил ей это сообщение. Она слушала его и содрогалась, опустив голову, словно погруженная в молитву; затем подняла голову и сказала: «Если Ники так поступил, значит, так и было нужно. Я храню веру в милосердие Божие. Бог не оставит нас». И добавила с грустной улыбкой: «Я больше не императрица, но я остаюсь сестрой милосердия. Коль скоро император теперь – Миша, я займусь моими детьми, моим госпиталем, мы поедем в Крым». Но и эта последняя надежда быстро растаяла как дым. Вечером того же дня Александра Федоровна узнала о том, что и Михаил Александрович отрекся и что публичными делами теперь будет заниматься Временное правительство – вплоть до созыва Учредительного собрания, которое и провозгласит будущий режим России. Следуя примеру столицы, взбунтовался гарнизон Царского Села. Прислуга повиновалась теперь неохотно, скрепя сердце. Пятеро детей едва оправились от кори. Повергнутая в ужас, изнуренная царица каждый день ждала телеграммы от супруга. Утром 8 марта она приняла у себя в салоне, под шпалерой с изображением Марии-Антуанетты, нового командующего Петроградским военным округом – генерала Корнилова. Временное правительство возложило на него обязанность сообщить ей, что и отрекшийся император, и она сама взяты под арест – «для гарантирования их безопасности». Как вспоминал Пьер Жильяр, отчаяние императрицы переросло все мыслимые и немыслимые представления, но великое мужество по-прежнему не покидало ее.

Наконец она получила депешу, извещавшую ее о том, что Николай прибудет назавтра. Тогда она попросила Жильяра ввести маленького Алексея «в ход событий», а сама она предупредит дочерей. Узнав от своего воспитателя, что его отец отрекся, Алексей спросил с удивлением: «В таком случае кто же будет императором?» – «Теперь – никто», – ответил Жильяр. «Если больше нет царя, кто же будет править Россией?» И – ни слова о себе… И снова – уже в который раз – швейцарца покорила скромность этого дитяти царственных кровей. В четыре часа пополудни ворота дворца были заперты. Часовые стояли теперь не затем, чтобы охранять покой императорских особ, а затем, чтобы сторожить пленников.

Когда смеркалось, вокруг дворца раздалась пальба. Что это? Штурм царской резиденции революционными ордами? Да нет: это была пока еще игра. Красногвардейцы забавы ради убивали в парке оленей. Та часть огромного здания, где находилась семья, была погружена в молчание и мрак. В других помещениях звучали песни, взрывы хохота, пьяные возгласы. Солдаты быстро нашли путь к винным погребам.

Тем временем царицу настигла весть о еще одном несчастье. Могила Распутина оказалась разорена революционерами. Что ж! В глазах Александры Федоровны поругание останков ее Друга только укрепит силу старца на Небесах.

9 марта императорский поезд прибыл на вокзал Царского Села. Не успел Николай ступить ногою на платформу, как сопровождавшие его многочисленные офицеры бросились врассыпную, словно зайцы, со страхом оглядываясь по сторонам, – очевидно, из боязни быть узнанными. Сопровождавшие бывшего царя члены Думы передали его из рук в руки новому коменданту. Но ворота дворцовой решетки на запоре. Часовые отказываются пропустить при-ехавших без приказа офицера службы. Наконец таковой появился. «Кто там?» – спросил он. «Николай Романов!» – прорычал часовой. «Открыть ворота бывшему царю!»… Проходя по дворцовым покоям, царь шагал мимо толп насмехающихся солдат; о том, чтобы обнажать голову при его появлении, теперь не могло быть и речи… Первое, куда он направился, была детская, где его ожидала Александра Федоровна. «Maman, бледная, постаревшая, с огромными, широко раскрытыми блестящими глазами, сидела в кресле, – вспоминала Анна Вырубова. – Рядом с нею была Ольга. Снаружи – охранник. У двери – охранник. Лица людей странные: жестокие, издевательские. Ожидали papa. Он явился и низко склонил голову, задыхаясь от рыданий. Maman подошла к нему и прошептала по-русски: „Прости меня, Николай“. И он, словно извиняясь перед стражами, робко обнял ее и ответил сквозь слезы: „Это я, я сам во всем виноват“, – вспоминала Анна Вырубова.» (Франц.).