Николай II

Так определяли самодержавие последнего царя его собственные министры и советники, поражавшиеся упорному нежеланию Николая II понять или, лучше сказать, принять мысль о том, что самодержавие не есть возможность поступать по личному произволу. Наблюдая происходящее, современники предрекали России, где царило «чиновничье самодержавие», великие бедствия, и те не заставили себя долго ждать, но о них — разговор особый. Сейчас важнее отметить иное: «личная политика» в большинстве случаев оказывалась политикой непоследовательной — даже «Учреждение об Императорской фамилии» при Николае II исполнялось ровно настолько, насколько в том был заинтересован самодержец. В делах семейных он почитал себя верховным арбитром не столько de jure, сколько de facto.

Чем это объяснить?

Для лучшего понимания проблемы вспомним, что еще в царствование Александра III титул «Государь Император» начал уступать место новому, собирательному титулу «Их Императорских Величеств». Этот титул резко противопоставил царскую чету прочим членам Фамилии. Они должны были получить собирательный титул Их Императорских Высочеств. Но в «Учреждение об Императорской фамилии» 1886 года новые собирательные титулы не вошли. Выходило, что процесс концентрации символического значения верховной власти (которая включала самодержца и тех членов дома Романовых, с которыми монарх считал возможным разделить свою ответственность перед Богом) законодательно не завершился. В царствование Николая II были сделаны попытки «встроить» названные собирательные титулы в существовавшее цензурное законодательство. В январе 1905 года особое совещание обсуждало проект нового устава о печати. Тогда-то и подняли вопрос о включении титулов в предлагавшийся текст статьи 73. Но новый устав не был принят, а других попыток законодательного закрепления титулов не предпринималось.

И «тем не менее в политическом обиходе начала XX века утвердилось предельно суженное значение „Верховная власть“, включающее только императорскую чету, и оставалось таким до 1917 года, — пишет С. И. Григорьев в книге «Придворная цензура и образ верховной власти: 1831–1917». — Это способствовало дальнейшей изоляции императорской четы внутри Российского императорского дома». Можно предположить, что действия Николая II в отношении своих родственников, которых он вначале справедливо наказывал, а затем незаконно «великодушно» прощал, и были связаны с тем, как он воспринимал понятие «Верховная власть», олицетворением и одновременно носителем которой он являлся. Но являясь олицетворением этой власти, Николай II чем дальше, тем меньше воспринимался как «монарх милостью Божией»: монархический «дух» год от года хирел, что, по мнению современников, и создавало «самую возможность революции».

«Дух», конечно, понятие не историческое, на любые contra здесь легко можно найти свои pro (например отношение народа к царю на Саровских торжествах 1903 года). И все же не будем спешить с заключениями. Вспомним С. Е. Трубецкого, полагавшего, что «всякий строй — иерархичен. Вопрос только в том, как создается эта иерархия и какова ее ценность» (тем более что «держится установленная иерархия, как и всякая власть, массовым гипнозом»). Неспособность Николая II поднять на должную высоту авторитет власти беспокоила современников-монархистов. Даже его старый учитель — К. П. Победоносцев на заре XX века признавался, что, имея природный ум, проницательность, схватывая буквально на лету то, что ему говорят, государь понимает «значение факта лишь изолированного, без отношения к остальному, без связи с совокупностью других фактов, событий, течений, явлений. На этом мелком, одиночном факте или взгляде, — говорил Победоносцев Половцову, — он и останавливается. Это результат воспитания кадетского корпуса, да, пожалуй, горничных, окружавших его мать. Широкого, общего, выработанного обменом мысли, спором, прениями, для него не существует, что доказывается тем, что недавно он сказал одному из своих приближенных: „Зачем вы постоянно спорите? Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему!“».