Николай и Александра

6 ноября большевики нанесли удар по Временному правительству. В тот день перед Николаевским мостом встал на якорь крейсер "Аврора". Вооруженные отряды под руководством большевиков захватили железнодорожные вокзалы, мосты, банки, телефон, почтамт и другие общественные здания. Кровопролития почти не было. На следующее утро, 7 ноября, Керенский выехал из Зимнего дворца в открытом автомобиле "Пирс-Эрроу" в сопровождении второго автомобиля под американским флагом. Беспрепятственно проехав по улицам, запруженным сторонниками большевиков, он направился в южном направлении с тем, чтобы, собрав верные ему войска, двинуть на Питер. Остальные министры оставались в Малахитовом зале Зимнего дворца под защитой женского батальона и горстки юнкеров. Сидевшие вокруг стола, покрытого зеленым сукном, министры, наполняя окурками пепельницы, испещряли свои блокноты абстрактными фразами и воззваниями о помощи: "Временное правительство обращается ко всем классам населения с предложением поддержать Временное правительство!" В девять часов вечера "Аврора" произвела холостой выстрел, а в десять женский батальон сдался. В одиннадцать в сторону дворца было выпущено 3 или 4 десятка снарядов из орудий Петропавловской крепости, два из них попали во дворец, причинив ему незначительный ущерб. В 02.10 утра 8 ноября министры Временного правительства сдались.

Вот эта-то стычка и была названа большевиками Октябрьской революцией, впоследствии приукрашенной и героизированной коммунистической пропагандой. Вначале в жизни города не было заметно никаких значительных перемен. Функционировали расположенные на Невском рестораны, магазины и кинематографы. Почти во всех районах города ходили трамваи, в Мариинском театре ставились балетные спектакли. 7-го ноября пополудни сэр Джордж Бьюкенен, который "прошелся пешком по набережной в направлении Зимнего дворца, не обнаружил на Дворцовой набережной ничего необычного. Вид самой набережной был нормален, если не считать групп вооруженных солдат, стоявших постами близ мостов". Не успел Ленин шевельнуть пальцем, как Керенский был низложен. Не сумев собрать войска, министр-председатель так и не вернулся в Петроград. Находившийся в течение нескольких месяцев в бегах, в мае Керенский объявился в Москве, где Брюс Локкарт снабдил его фальшивым паспортом. Трое суток спустя, Александр Федорович отплыл в Мурманск. Изгнание его продолжалось полвека. Позднее Троцкий, уже и сам изгнанник, написал российскому премьеру политическую эпитафию: "Керенский никогда не был революционером. Он только примазался к революции... У него не было ни теоретической подготовки, ни политического опыта, ни умения мыслить, ни воли политика. Вместо этих свойств он был наделен тонким инстинктом, пылким темпераментом и тем красноречием, которое воздействует не на разум или волю, а на нервы". И тем не менее, когда Керенский уехал из России, с ним погибла и надежда на гуманную, либеральную, демократическую Россию.

Николай II с интересом наблюдал за событиями из далекого Тобольска. Жильяр вспоминал: "Он был глубоко опечален, видя, что Временное правительство отстранило это единственное средство спасения". Речь шла о намерении генерала Корнилова двинуться на Петроград с целью покончить с большевистским движением. Вначале государь не допускал и мысли, что Ленин и Троцкий настолько опасны, как это представлялось другим; он знал, что оба они обыкновенные германские агенты, заброшенные в Россию с целью разложить армию и свергнуть правительство. И когда два этих гнусных шантажиста и предателя стали руководить Россией, Николай Александрович возмутился до глубины души.

"Я тогда в первый раз услышал от Государя выражение сожаления об его отречении, - писал Жильяр. - Государь страдал теперь при виде того, что его самоотречение оказалось бесполезным и что он, руководствуясь лишь благом своей Родины, на самом деле оказал ей плохую услугу своим уходом. Эта мысль стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний".