Николай Александрович Добролюбов

Идеалистическое утверждение антагонизма духовной и телесной природы в человеке имеет, по мнению Добролюбова, глубокие гносеологические и исторические корни. Дело в том, что человеческое сознание совершенно естественно и необходимо замечает противоположность предметов между собой, а затем мы отличаем себя от предметов, существующих в мире. Еще не сознавая своей связи с общими законами природы, человек выделяет в ней силу темную, постоянно вредящую ему, и силу светлую и добрую, покровительствующую ему. Такое разделение сил природы служит началом всех естественных религий, отмечал Добролюбов. «…Вишну и Шива, Ормузд и Ариман, Белбог и Чернобог и пр. и пр. служат олицетворением первоначальных понятий человека о силах природы». Впоследствии этот дуалистический принцип был применен, замечает Добролюбов, ко всякому отдельному явлению, и в конечном счете, «не умея еще возвыситься до идеи о всеобщем единстве и гармонии, он (человек. — В. Н.)и в себе, как в природе, предполагает существование различных, неприязненных друг другу, начал». В средние века этот дуализм был воспринят схоластиками, которые ухватились за него, «как за неистощимый источник диалектических прений» (3, 2, 432; 433). Такой подход, отмечал Добролюбов, порождал массу противоречий, ставил в тупик ученых, а самих схоластиков приводил к самому грубому материализму, так как если допустить, что душа занимает определенное место в теле, то надо признать ее материальной.

Конечно, Добролюбов упростил процесс возникновения идеалистического взгляда на мир в целом и понимания идеалистами соотношения тела и души человека. Он не провел глубокого анализа всей совокупности гносеологических и социальных корней указанных явлений. Задача его заключалась в том, чтобы показать, что дуализм души и тела, о котором говорили идеализм и религия, имеет исторически объяснимый характер. Этот дуализм вызван слабостью человека перед природой, а также неразвитостью процесса познания. Однако в последнее время, говорил Добролюбов, положение дела резко изменилось. «В наше время, — пишет он, — успехи естественных наук… дали нам возможность составить более здравый и простой взгляд и на отношение между духовной и телесной деятельностью человека» (3, 2, 434). Наука, по мнению Добролюбова, раскрыла три положения, имеющих важнейшее значение для понимания человека. Во-первых, она ясно доказала, что наши попытки представить себе отвлеченный дух без всяких материальных свойств совершенно бесплодны. Во-вторых, любая человеческая деятельность может быть замечена только тогда, когда она выражена в физических проявлениях. В-третьих, наука показала, что жизненность нашего тела зависит от известного соединения простых веществ. Именно на оснований этих открытий «новейшая наука, — пишет Добролюбов, — отвергла схоластическое раздвоение человека и стала рассматривать его в полном, неразрывном его составе, телесном и духовном, не стараясь разобщать их. Она увидела в душе именно ту силу, которая проникает собою и одушевляет весь телесный состав человека. „…Во всех, самых ничтожных, телесных явлениях наука видит действие той же силы, участвующей бессознательно в кроветворении, пищеварении и пр. и достигающей высоты сознания в отправлениях нервной системы и преимущественно мозга“ (там же).

Раскрытие единства природы человека позволяет устранить множество искусственных противоречий, а также помогает объяснить факты действительных противоречий, проявляющихся в процессе жизни человека. Именно последние противоречия идеалисты пытались использовать для обоснования своей точки зрения. Добролюбов доказывал полную научную несостоятельность этих попыток. В качестве примера он рассматривал следующий случай. Иногда мы смотрим на предмет, но не видим его. Это объясняется очень просто. „Акт зрения, — писал он, — не состоит в том только, чтобы видимый предмет отразился в нашем глазе; главное дело здесь в том, чтобы нерв зрения был возбужден и передал в мозг впечатление о предмете. Зрение совершается не в глазе, а в мозгу, как и все наши чувства; если перерезать, например, глазной нерв, то предметы будут отражаться в глазе по-прежнему, а видеть их мы не будем. Поэтому вовсе ничего нет странного, что когда мы заняты какими-нибудь важными думами, т. е. когда в мозгу совершается усиленная деятельность, то слабое раздражение зрительного нерва, чувствительное для нас в других случаях, делается уже недостаточным и не пробуждает в мозгу сознания о себе“ (3, 2,437).