Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы

Рассвело, и то ли от рому, то ли господь его знает еще отчего, но мы стали все глубже погружаться в фантастичность всего этого дела. Капитан и специалисты вернулись к нам в гостиную. Вся троица трезва как стеклышко. А у нас там еще висели обе картины — настоящая и та, вторая, не знаю, как назвать, и она прямо на глазах стала пропадать, будто бабочка, запущенная с неба в тяжелый воздух земли.

— Билли Мур, ты подлец и враль, — говорю я.

— Может показаться, что так, — отвечает он с улыбкой. — Ну вот. Иные, кто там был — пожалуй, с полкоманды, — решили, что это дурной знак, и поклялись больше никогда не выходить в море. Я и сам чуть было к ним не присоединился. Казалось, убедительно, единственная мало-мальски убедительная точка зрения. Капитан сказал, что пусть кто как считает, так и поступит, а сам все косился на господ ученых. И тогда те из команды, кто твердо решил, встали и ушли.

Я тоже хотел с ними уйти, но не ушел — бог весть почему. Ученые стали толковать с теми, кто остался, рассказывать про это ихнее Общество, про его деятельность — мол, есть люди, обладающие так называемым шестым чувством, вот, например, дочь капитана. Они ее уже несколько лет проверяют на медиума. В определенных условиях — в области, где пересекаются царства дня и ночи, как они говорили, — такой человек может воспринимать куда больше, чем обыкновенные люди. Я слушал их вполуха. Меня жуть охватывала. Стою этак я у окна в капитанском доме, не знаю, как мне быть, гляжу на залив, и вдруг мне почудилось, будто вид в окне как-то сразу переменился. Словно во сне. Знаешь, как легко поддается внушению человек спозаранку, когда туман курится над причалами… И будто мне вспоминается смутно-смутно, как наш корабль шел ко дну. Но лишь только я сообразил, что это мне грезится в полусне, как греза тут же и испарилась, будто роса. «Билли Мур, — говорю я себе, — самое время тебе топать до дому к своей Мэри, пьяная ты морда!» Но я видел на заливе движение. Вода вращалась наподобие… Трудно тебе объяснить. Представь, что мир — это карусель, только замедленная, как в кошмаре. Суша — ось, а море, прибрежные воды Нантакета, — это круг с лошадками. Море твердое, прочное, не как лед, а вроде расплавленного и застывшего олова, и в нем какие-то предметы, может остовы затонувших кораблей. Море медленно, неуклонно вращается, и суша-ось поворачивается вместе с ним; море бледно-серое, смертно-серое, как и небо, тела, что в нем, — черные, это суда — бездыханные, мертвые, умершие давным-давно, их, как жерновом, перемалывает в ничто, а вверху, надо всем — птицы…

За спиной у меня капитан говорил: «Что до меня, то я не успокоюсь, покуда не доберусь тут до истины». — «Ах, капитан, — в ответ ему мистер Ланселот, — пусть бы лучше все как есть, так и есть». Но капитан был непреклонен. Он все говорил и говорил об этом, о роке, безнадежности, предопределении, о неизбежной гибели Ассирии и Рима. А профессор шарлатанства знай себе на него поглядывает, крутит ус и хмурит брови, словно ему вот-вот должно стать ясно, в чем фокус, да все никак его не осенит. «Подумать только, — говорит капитан. Он расхаживал взад-вперед, заложив руки за спину. Нас он словно не видел. — Допустим, что Время способно описывать петлю — что есть какая-то минимальная доля истины в этой чуши со столоверчением, в месмерических „демонстрациях“ у таких людей, как Мердстоун, в сведенборговских фокусах ясновидения! То есть допустим, что, проникнув каким-то образом в трещину во Времени, человек способен увидеть свое будущее, узнать, когда и как он умрет. Понимаете, к чему я веду? Что, если эти две картины суть одно и то же — одна картина, видимая из разных точек во Времени?» — «Но помилуйте, — возражает один из ученых. Этот был рыжебородый и жирный, как морская корова. — У нас нет данных для подобных допущений…»

Но капитан все продолжал рассуждать, а специалист по фокусам все не спускал с него глаз, кусал себе кулак и дергал ус и прямо лопался от нетерпения.

«Разве такое объяснение более дико, чем какое-либо иное, имеющееся в нашем распоряжении? Но что оно означает, джентльмены? Человек, заглянувший вперед, вынужден будет признать, что чему быть, того не миновать, иными словами, что вся наша свобода — не более, как смехотворная иллюзия. А такой вывод для человека непереносим — бедняга не выдержит и непременно сойдет с ума!»

Профессор шарлатанства теперь уже тоже ходил взад-вперед, уставя взгляд в землю и весь кипя негодованием, что не видит ее насквозь. Казалось, ему все и вся внушает подозрение.

Зашла было речь о научной экспедиции, но куда там: откуда у Общества средства? «Однако промысловое плаванье, — заметил капитан, — китобойное плаванье самоокупаемо, а в качестве побочного интереса, после хорошей охоты…»

«Почему бы не принять со смирением, что посылает бог? Для чего задаваться такими вопросами?» — говорил мистер Ланселот.