А иногда я метался в бреду, я видел эту аварию. Видел огромный грузовик, который несется на легковушку и как моя девочка ломается словно кукла. Фарфоровая, нежная и такая хрупкая. Разлетается на осколки. И я знаю, что внутри нее пряталось счастье. Я видел, как оно светилось под ребрами неоновым шаром, излучающим лучи как у солнца. И он каждый раз затухал этот свет. Бывало я шел за ним по тому самому лесу и видел, как он маячит вдалеке. Я гнался за ним что есть силы, чтобы поймать в ладони и вернуть в свою изломанную на части девочку. Мне казалось, что едва этот свет окажется в ней она откроет глаза… Но этого не случалось и я орал от бессилия, метался на дне ямы, жрал землю, соскребал ее со стен могилы. Мой колодец на самом деле оказался могилой. Я сходил с ума и пытался откопать Девочку, иногда я находил фарфоровые кукольные руки, иногда не находил ничего. Иногда находил себя самого… разложившегося и мерзкого, воняющего гнилью.
Нет ничего страшнее чувства вины. Это самое жуткое, что может испытать человек. Боль адская, невыносимая от каждого сказанного не так слова, от каждого жеста, от каждого движения. И хочется разорвать себе грудную клетку, расцарапать ее добираясь внутрь чтобы хоть немного унять ее… эту суку-боль, которая помнит все что ты сказал и сделал. Помнит и выдает снова и снова. На повторе. Самые пиковые места где ты, отвратительное чудовище, топтал своими грязными ногами свое счастье, где ЕЕ слезы, как серная кислота выжигают на тебе полосы и уничтожают в тебе все живое. Когда орешь и воешь, вспоминая свои слова и хочешь вырвать себе язык и залить глотку воском. И шепчешь, как мантру, как нескончаемую молитву.
«Прости… прости меня… умоляю тебя… прости меня, маленькая моя… прости… что мне сделать, чтоб ты меня простила? Поздно… Боже все поздно… Аааааааааааа».
Я не сразу понял, что очнулся. Вокруг меня было темно. Вначале я просил снять с лица повязки, потом орал и требовал, чтоб их сняли. Мне кололи успокоительные и всякую дрянь пока я не поймал доктора за шкирку и не процедил ему в лицо, что, если сегодня же они не прекратят делать из меня растение я разобью ему башку о мониторы и сделаю растениями всю его семью, включая рыбок и любимого хомяка его бабушки.
Подействовало. Где-то пару часов спустя ко мне пришел главврач больницы, придвинул стульчик к моей постели и принялся долго и нудно рассказывать, как они извлекали пулю из моей головы, что именно было задето, сколько пластических операций проведено.
— Когда я снова смогу видеть? Без соплей и сказок. Голую правду. Как, когда и сколько это будет стоить?
Он откашлялся и вынес мне приговор:
— Никогда. Повреждены глазные нервы и восстановить их не представляется возможным.
Все что он говорил дальше уже не имело никакого значения. Я его даже не слушал. Я понял, что я таки в той самой могиле. И никто и ничто меня из нее не достанет. Там теперь похоронена моя карьера, мои цели, мои мечты, да и вся моя жизнь.
— Я советую вам пообщаться с психотерапевтом, так же поговорить с профессором офтальмологом Вишнивецким. Есть техники, схемы, процедуры, которые значительно облегчат вам жизнь, и вы будете практически нормальным…
— Хватит. Мне это не интересно. Вы свободны.
Это был удар под дых, такой конкретный удар в солнечное сплетение. Теперь я был не только с развороченной грудиной, но и тщетно пытался отдышаться после известия о том, что жить мне теперь в вечном мраке. Я даже истерически смеялся. Хохотал до слез. Ко мне даже пришла вера в Бога. В то, что меня наказали. Конкретно так. По полной программе. Но я не собирался просить у него прощения. Все мои грехи совершены мною с высшей степенью удовольствия, и я не жалею ни об одном из них и повторил бы все снова. Я жалею только, что сгубил мою девочку и только у нее я буду просить прощения, не желая его получить ни в коей мере. Так как оно мне не положено. Если бы я мог отдать глаза, чтоб она была жива я бы так и сделал.
Я продолжал жить в своей яме, мне было плевать на врачей, на реабилитацию, на психиатров и психологов. Я даже не замечал, что мои дети практически ко мне не приходят, как и жена. Мне было не до них. Точнее, я терял счет времени и меньше всего мне хотелось, чтоб меня видели таким.
А еще я прекрасно знал, что из себя представляют мои отпрыски и не на что не рассчитывал. Скоро я совершенно перестану им быть интересен так как не смогу спонсировать их большие запросы.
Света пришла ко мне утром. После обхода. Пришла, долго мялась на пороге, потом мялась уже сидя в кресле, пока я не сказал все за нее.
— Я подпишу любое заявление. Можешь разводиться.
Она всхлипнула от удивления.
— Захар, я… я… как ты узнал и…
— Почувствовал, что наши желания взаимные. Я хотел это сделать еще до покушения. Так что собирай необходимые бумаги.
— До покушения? Это из-за этой сучки, да? Из-за дряни, которая жида в нашем доме? Не отпирайся, Захар… я все знаю. Между вами что-то было!
Я даже не поворачивался к ней, только пальцы сжал в кулаки.
— Это не твое дело. И обсуждать с тобой свою жизнь я не намерен.