Ничего святого

сплошные фейки, фотошопы…

В гробу видал я этот курс,

пойду и закуплю с получки

российский правильный ресурс —

тушёнку, гречку и тянучки.

Мы вложим весь свой капитал

в товары с маркой «мэйд ин раша»,

об этом я вчера читал

в разделе «Новости», Наташа,

Что, мол, заслуженный эксперт

сказал уверенно и веско,

и намечается трансферт,

а не усушка и урезка.

И будет царство красоты —

ну как отсюда я свалю-то?

Вот мой ковёр, мои коты.

Какая к лешему валюта?

Наташа, брось, не сквернословь —

и ты красивше европеек,

и доллар будет стоить вновь

советских семьдесят копеек.

(к 85-летию МСГ)

Как-то взялся мистер Горби

перестраивать дом скорби.

Только время тратил даром —

скарб достался санитарам.

Доктора сбежали с кассой,

психи бродят грозной массой —

кто с шприцом, кто с кирпичом…

А вахтёр стал главврачом.

(умер-шмумер)

«Какой-то умер чёрный гитарист —

Бибикин? Хрен их разберёшь!

Пиджак на фотке сильно серебрист.

У них в Америке полно таких вот рож.

Да кто сказал, что лучший в мире?

Видали мы и не таких ретивых,

однако нет их в радиоэфире

и на газпромовских корпоративах.

Кому вообще был нужен этот лабух?

Они же там вообще микробы ж...» —

так думал, залезая в белый «майбах»,

известный композитор Витя Дробыш.

(мамина дочь)

Говорила мама Люде —

мужики вапще не люди!

Со своим-то будь построже,

бей почаще и по роже!

Чуть не там, не тем пропах —

каблуком с размаху в пах!

Волочится за другой?

По затылку кочергой!

Грязной лапой лез в трусы?

Подпали ему усы!

Вырви куцую бородку,

вылей в раковину водку,

проколи футбольный мяч.

Кий сломай. Плэйстейшен спрячь.

И давай три раза в год —

пусть подавится, урод!

Да не смей при сексе охать —

Разжигать в подонке похоть.

Люда матери внимала —

правда, понимала мало.

Но услышала «подонки»

и написала в пелёнки...

(Иван-не-дурак)

Иван своей супруге Кате

надыбал кружевные стринги —

совсем почти как на плакате

московской стриптизёрши Инги.

Плакат висит в его каптёрке

между Сталлоне и Делоном.

И если вдруг о бабах тёрки,

то признаётся эталоном.

Иван женат уже лет десять

стабильно, не меняя позы,

и вдруг взбрело покуролесить,

осуществить ночные грёзы.

Купил он «Русского стандарта»,

сырков, колбаски. Взял икры бы —

но всё же не восьмое марта,

сгодится и кусочек рыбы.

Пришёл домой.

Жена в отпаде —

у нас сегодня разве дата?

Трусы принёс разврата ради?

И думаешь, что дам, поддата?

Ты что, не смотришь телевизор,

не видишь, что творится в мире?

Всем добрым людям брошен вызов,

там террорист на дебошире,

И русофобы все, и хамы,

и нагло лезут к нам без спроса!

Хотят снести христовы храмы

и нефть украсть, и лён, и просо,

И даже нам испортить климат...

И потому — скажу без трёпу:

пока с нас санкции не снимут —

ни грамма в рот, ни дюйма в жопу!!!

...

Теперь Иван живёт с другою.

С ней не обсудишь всяко-разно,

в политике — ни в зуб ногою.

Зато в затеях безотказна.

(варварство)

Любопытную Варвару

вечно втягивали в свару:

то за оборот растений,

то на сверку бюллетеней,

то в какой-нибудь пикет,

то вообще бороться с главным...

Варе стукнул сорокет —

и попала к православным.

Те всегда ля фам шерше,

рады страждущей душе.

И велено молиться ей,

а то придут с милицией.

(старик)

Не раздолбай, не шизофреник —

обычный шебутной еврей

мечтал поднять огромных денег

и всем своим раздать скорей:

Отцу и матери — на зубы,

жене — на загородный дом,

и поменять в квартире трубы,

и в банк для деток — на потом,

И тачки братьям бородатым,

и сёстрам накупить серёг,

но жизнь такая, что куда там —

и то, что было, не сберёг.

Стал злобным, мелочным уродом

и истерит сто раз на дню,

чтоб хоть безвременным уходом —

а всё ж порадовать родню.

(эгегей-парад в Тель-Авиве)

Сегодня парадно гудит Тель-Авив,

народом заполнены трассы:

шагают, бесстыже зады оголив,

разнузданные пидорасы.

И взбученный буч, и лихой трансвестит,

и в кожанках садо и мазо.

И звонкая песня над морем летит

до самого сектора Газа.

Им смотрит вослед пожилой ветеран,

всю жизнь проработавший в главке,

что в юности жопу «Трудом» вытирал

и прятал в семейные плавки.

И думает — чёрт, разве ж это парад?

Где наши ракеты и танки?

Кого победит этот адский разврат?

Вот эти вот все лесбиянки?

И, как бы ответив ему на вопрос,

такая прошла ягодица,

что в брюках у дедушки кто-то подрос,

и он удивлён и гордится,

И едет с победою к Хае своей,

болезни забыв и невзгоды,

и радостно-сладкое делает ей

впервые за долгие годы.

(идиллия)

Сынок вернулся с бездорожья.

Хлопочет в кухне Матерь Божья —

шинкует сыр, и сервелат,

и сельдь, и овощной салат,

и полчаса кипит вода

с тремя десятками пельменей,

и водка хрупкая со льда...

Каких ещё тебе знамений?

Вот же она — благая весть:

— Бог, есть!

(романс из будущего)

Раньше Дуся на Успенке

нежной барышней была,

для неё снимались пенки,

пели Басков и мулла.

Но закрылись распродажи,

погорели бутики.

Дуся вся в бойцовском раже —

жальте, пули! Кровь, теки!

Стала старшей атаманшей,

гонит натовцев взашей...

Как-то быстро время траншей

стало временем траншей.

(джамайка)

Из Карибского бассейна

в белой шубе из лисы

вышла барышня кисейна

неразгаданной красы.

На груди видна иконка —

Пушкин, Сталин и Кобзон.