Ничего особенного не случилось

Два раза в неделю из Тагила приходила молодая курносая девушка, студентка педтехникума, и учила желающих читать, писать и четырем правилам арифметики. На табуретку ставили вделанный в раму лист кровельного железа, за стол садились коннозабойщики — молодые и старые с бородами до стола, когда они сидели на лавке. Учительница раздавала тетрадки (она носила их с собой, так как оставлять здесь нельзя было — раскуривали на цигарки), вынимала мел и начинала писать на синеватом железе буквы. Ваньку заинтересовало это дело, и он попросил учительницу, чтобы она его тоже записала в группу. Он стал учиться вместе со всеми и вскоре уже умел написать «мама». Это было удивительное ощущение, когда он написал как-то слово и показал Шатунову, ничего не говоря, и тот прочел громко и удивленно: «мама».

Как-то вечером после урока, когда в бараке никого не было, Ванька вспомнил о доме. Давно не был он дома. А дома все-таки было не так уж плохо. Пища была гораздо лучше. Мать была. Можно было уйти на чердак и сидеть там. Внизу улица видна. Или на сеновал под крышей коровника. Вечером по городу можно было гулять. Люди перед воротами на лавочках сидели…

В это время дверь отворилась, и вошел отец. За плечами у него висела котомка, в руке он держал кошелку, покрытую тряпкой. Ванька очень удивился, увидев его. Отец вошел, перекрестился и молча, слегка прихрамывая, пошел к Ваньке.

— Живешь? — спросил он. — Ну, ничего. Живи.

Он сел на койку, осторожно поставил у ног кошелку, котомку сбросил на одеяло и степенно расправил бороду.

— А что с матерью? — испуганно закричал Ванька.

— Ничего. Скрипит, как скрипела. Ну, а ты как?

Ванька рассказал отцу, как он сюда попал, как устроился, как работает, как живет. Отец слушал, кивал головой, усмехался в бороду.

— И дурак, — сказал он, когда Ванька сообщил, что нужно было ставить выпивку, чтобы взяли в артель, а он этого не сделал, потому что такого закона нет.

О себе отец ничего не говорил, и Ванька не понимал: на работу ли он пришел наниматься, сына ли проведать, или, может быть, старые свои земли посмотреть.

Вскоре на улице послышались голоса, и в барак ввалился Мысов со своими ребятами. Отец встал и вышел в проход навстречу. Иван Мысов увидел его, широко раскинул руки и зарычал:

— Отец, благодетель!

Они жали друг другу руки, хлопали по плечам, о чем-то заговорили с большим интересом.

Потом Мысов провел Лазаря Александровича в свой угол, посадил за стол. Коровин скинул тряпку с кошелки и вынул три бутылки очищенной. Достали закуску. Пили они долго, Ваньку не приглашали, и он лег спать.

Сквозь сон он слышал крики, пьяное пение, ругань. Среди ночи его растолкал отец.

— Ну-ка, подвинься, — сказал он, дыша водочным перегаром, — учись, щенок, как надо устраиваться.

Утром, когда Ванька проснулся, рядом с ним храпел отец. Шатунов спал на полу, у койки.

Многие коннозабойщики мечтали попасть в артель Мысова. Мысов был артельщиком крутым и спуску своим ребятам не давал. Но в его артели зарабатывали больше всех, жили лучше, работу выбирали наиболее удобную, Попасть в артель к Мысову было нелегко. Не каждый мог даже за водку попасть в его артель. Некоторых Мысов обещал взять к себе только в том случае, если им удастся напоить его допьяна. Он мог пить ведрами не пьянея. А так как добивающийся места тоже пил, то в конце концов пьяным как стелька оказывался именно он.

Но Лазарь Александрович почему-то сразу же попал в артель Мысова. Какие-то старые отношения были между ними, хотя Мысов и пришел сюда с Туринских рудников.

Вскоре отец предложил и Ваньке перейти в артель Мысова. Артельщик соглашался его взять. Ванька спросил о Шатунове, но отец об этом даже говорить не хотел. Он почему-то чувствовал неприязнь к Шатунову, все присматривался к нему, шептался о нем с Мысовым.

Ваньке, конечно, хотелось перейти в артель Мысова. В последний раз его коннозабойщики заработали по триста рублей, раза в три больше, чем другие. Ванька решил посоветоваться с Шатуновым, но тот уклонился от разговора. «Небось он завидует мне», — подумал Ванька и перешел в артель Мысова.

В работе никаких перемен как будто не произошло. Мысовские ребята работали точно так же, как и в других артелях. Начиная выборку нового яруса, оставляли кочку для обмера и метр за метром от нее выбирали землю. Покопав с час, они садились покурить. Мысов рассказывал какую-нибудь забавную историю. У него был неиссякаемый запас всяческих историй. А к концу смены приходил табельщик, тощий паренек в городском пальто с хлястиком назади. Коннозабойщики потихоньку вешали ему на хлястик веточки, куски проволоки, иногда даже грязную тряпку. Табельщик ходил по разрезу с этими украшениями, ничего не замечая. Рабочие покатывались со смеху.

— Откуда мерить? — всегда спрашивал табельщик Мысова.

Мысов тыкал пяткой в землю и отвечал:

— Меряй отсюда.

На этом месте работали три дня назад и кочку уже срывали, но табельщик, ни слова не говоря, начинал мерить, откуда показано.