Ничего личного

– Ты… – Он хотел еще что-то сказать, что-то злое и наверняка обидное, но вместо того оттолкнул Катю от себя с такой силой, что она едва удержалась на ногах, а потом ушел. Нет, убежал из этой мрачной комнаты, убежал от нее, от Кати, как от прокаженной. Эхо его стремительных шагов еще долго блуждало по гулкому коридору, а когда наконец затихло, Катя подошла к окну, распахнула настежь, впуская внутрь свежий вечерний воздух и мирное стрекотание цикад. Ей не хватало воздуха, и дышать приходилось полной грудью, тяжело упершись ладонями в широкий подоконник, жмурясь от рези в глазах, уговаривая себя не плакать, убеждая себя быть разумной.

У нее почти получилось. Резь в глазах прошла, и дыхание выровнялось, и боль затаилась. Если бы она отошла от окна, если бы оглохла и ослепла…

…Они стояли у самой стены замка. Свет от далекого фонаря лишь обозначал их силуэты. Высокие, стройные, сливающиеся в одно целое, целующиеся жадно и неистово. Лиховцев и Елена Прекрасная, бывшие любовники, так и не забывшие общее прошлое, не замечающие ничего и никого. Они целовались под окнами комнаты, вдруг ставшей для Кати тюремной камерой. Нет, хуже – камерой пыток! Они целовались, а она умирала от боли. Боль рождалась где-то в груди и расползалась по телу красной горячей волной. Боль заглушала голос разума и заставляла ее смотреть, запоминать, мучиться. Эта мука могла бы длиться вечно, если бы Лиховцев вдруг не запрокинул голову, не посмотрел прямо на нее, Катю, словно все это время знал, что она смотрит. А может, знал и просто воспользовался случаем, чтобы сделать ей еще больнее. Он же не понимал, что больнее уже некуда.

Мгновение они смотрели друг на друга, и даже Елена Прекрасная исчезла, растворилась в темноте, оставляя их наедине. А потом снова вернулась боль, ударила Катю под дых, отшвырнула от окна.

– Поехали ко мне! – Голос Елены Прекрасной полнился страстью и осознанием собственной победы. – Зачем она тебе, когда есть я?

Вот и Кате хотелось знать, зачем. Только он ничего не ответил. Ни ей, ни Елене Прекрасной.

Катя просидела на полу своей пыточной камеры, наверное, целую вечность, подтянув колени к подбородку, обхватив себя руками за плечи, пытаясь договориться с бесчинствующей болью. И когда у нее наконец получилось, встала на ноги и тихонько, на цыпочках, вышла в коридор.

Замок ее не выдал ни скрипом, ни шорохом, ни тенью. Наверное, признал своей. Замок вывел ее к двери черного хода, на неприметную дорожку, прячущуюся за фигурно постриженными кустами, а дорожка привела к незапертой калитке. Через пять минут Катя поймала частника, а еще через полтора часа уже была в их общей с Лизой квартире…

* * *

Леночка знала, что у нее все получится. Не может не получиться! Стоило только увидеть эту рыжую и конопатую, эту его так называемую жену. Андрей не может любить такую – простую, незапоминающуюся, никакую. У него совсем другие причины для фарса под названием женитьба, и любовь там никаким боком. Потому что любить он может только одну-единственную женщину, ту, за которую когда-то был готов убить. Убить-любить… это же так очевидно!

И Леночка не ошиблась. Он все понял, все осознал. Он подошел к ней первым. Подошел в тот самый момент, когда она уже потеряла остатки гордости, когда готова была броситься ему на шею прямо в бальном зале, на глазах у гостей, на глазах у этой его конопатой… Леночка бы и бросилась, но Андрей крепко сжал ее руку и сказал, глядя куда-то мимо нее:

– Пойдем.

Она пошла. Нет, побежала за ним, как собачонка. Он поманил – она побежала. И ничуть об этом не жалела. Она жалела лишь о том, что Андрей повел ее на улицу, а не в одну из комнат. Неважно! Потому что целовал, сжимал в объятиях до боли, до хруста в костях ее, Леночку, а не свою молодую, но уже опостылевшую жену. И Леночка была счастлива. Счастлива настолько, насколько может быть счастлива любовница. А потом Андрей перестал ее целовать и посмотрел на небо. Ей так показалось, что на небо, а на самом деле он смотрел на ту, на рыжую, свою опостылевшую, брошенную жену. А рыжая смотрела на них, из окна второго этажа наблюдала, как ее муж целует другую. Было ли ей больно? Леночка не знала. Ей, Леночке, было хорошо. Упоительно хорошо! А остальное, чьи-то там чувства, ее не волновало. И боясь утонуть в этом счастье, в радости обладания, теперь уже она шепнула властно и требовательно:

– Поехали ко мне.

Он не стал возражать и всю дорогу молчал, не сводя сосредоточенного взгляда с дороги. Леночка тоже молчала. Она научилась понимать мужчин, научилась терпеть, ни о чем не расспрашивать, ничего не требовать. До поры… Придет ее время. Нет, ее время уже наступает, осталось совсем чуть-чуть…

А дома, в ее спальне, он как был, в одежде, рухнул на кровать, сказал, не открывая глаз:

– Спать хочу, Ленка… Как же я устал.

И она послушно легла рядом, прижалась к нему всем своим стройным, горячим телом. Она еще надеялась, еще верила в силу своих чар. Никогда раньше они ее не подводили. До сегодняшней ночи…