Ничего личного

Кристина ответила сразу, и была рада меня слышать. Либо ей мастерски удавалось скрывать от меня свои негативные эмоции. В частности, из-за того, что я целый день не давал о себе знать. Она вообще в последнее время производила впечатление всем довольного человека. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, так как обычно до резкости энергичная и порой не в меру шумная, она вдруг стала тихой, умиротворенной, плавной в движениях и на редкость избирательна в словах. Я даже подумал, что это как-то связано с ее беременностью. Во всяком случае, она это объясняла тем, что просто стала быстро утомляться, ведя привычный образ жизни.

Она поинтересовалась моим состоянием после вчерашней гулянки, я описал его, как близкое к коме. Получил свою порцию сочувствия. Затем поделился своими впечатлениями от встречи с одноклассниками, но рассказывать про историю с Юлькой не стал. Учитывая ее интересное положение, решил, что не стоит тревожить Кристину подобными рассказами. В общем, поболтали обо всем понемногу и попрощались, сказав, что любим друг друга.

И сам не знаю почему, такая вдруг навалилась на меня тоска, что стало просто невыносимо. К тому же последствия вчерашней пьянки по-прежнему причиняли мне невыносимые страдания. Захотелось просто отключиться на время, чтобы, очнувшись через какое-то время, снова почувствовать себя здоровым и полным сил. Но оставалось только смириться и ждать, когда все пройдет само собой.

Я снова встал на ноги и побрел дальше, по-прежнему не зная, куда и зачем иду. Просто шел и даже не обращал внимания на редких прохожих. Обошел котельную, которая снабжала теплом и горячей водой весь микрорайон, прошел через уже опустевший маленький рынок на пятачке между четырьмя пятиэтажками, свернул через дворы к поселковой хлебопекарне и от нее прошагал до центральной улицы, разрезавшей поселок пополам. Там постоял на углу у дома культуры, повернул налево и зашагал вдоль нее в сторону автостанции, пока не остановился у ступеней в подземный пешеходный переход.

Вот уж действительно чудо в нашем поселке – подземный переход. И кто только додумался его здесь построить? Я сразу вспомнил, как вчера ребята говорили про то, что из местных им почти никто не пользуется. Разве что только летом, когда из-за сплошного потока машин перебежать проезжую часть становится практически невозможно. Тогда толпам разморенных на солнце отдыхающих приходится спускаться под землю. А если не дай бог ливень или наводнение, так его вообще затапливает почти под самый свод.

В очередной раз, повинуясь какому-то странному чувству необходимости сделать что-то совершенно бессмысленное и даже бесполезное, я стал спускаться. Просеменил по ступеням, завернул за угол и вдруг остановился, как вкопанный.

В середине перехода у самой стены на куче каких-то рваных одеял, сгорбившись, сидела неопределенного возраста женщина. Одета она была в лохмотья. На голове шапка из грязных свалявшихся волос, а на лице все признаки пагубного пристрастия к алкоголю. Но не это меня поразило. Скорее то, что в одной руке она держала тлеющую сигарету, а второй прижимала к груди совсем крошечного младенца, завернутого в далеко не первой свежести разноцветные пеленки.

Я очень медленно подошел ближе и остановился.

Женщина тут же затушила окурок в пол возле себя и, подвинув ко мне картонную коробку, в которой лежали несколько скомканных банкнот и поблескивали мелкие монеты, жалобно проскулила:

– Не дайте малышу умереть с голоду… Подайте, пожалуйста… Очень вас прошу, молодой человек!

А я стоял, смотрел на этот кошмар и не знал, что мне сделать.

С одной стороны, я всегда считал, что побираться – это ниже человеческого достоинства. Если у тебя есть руки и ноги, а также силы просить милостыню, значит, ты можешь работать, а если можешь работать, значит, с голоду ты уже не умрешь. К тому же внешность этой женщины, просившей сжалиться над ее ребенком, не вызывала ни малейшего сомнения в том, куда будут потрачены все ее дневные накопления – уж явно не на ребенка.

И сам ребенок – такой маленький, совсем кроха (наверное, ровесник Юлькиного Пашки – я не разбираюсь в том, как выглядят шестимесячные дети), лежал спокойно на руках у своей матери-алкоголички и даже не представлял, что в его жизни все могло быть иначе. Что у него могла быть своя комната, кроватка, куча игрушек, и от мамы пахло бы не перегаром и куревом, а ароматными духами. А он здесь – в сыром подземном переходе, замотан в какое-то тряпье, и все равно счастлив, потому что на руках у матери, какой бы она ни была.

Не считаю себя жестоким человеком, но я крайне редко испытываю жалость по отношению к людям. Очень не люблю, когда начинают жалеть меня. И уж тем более терпеть не могу, когда человек пытается вызвать у кого-то жалость к себе, потому что считаю жалость потаканием слабости. Но в этот момент внутри меня как будто что-то перевернулось и я, пошарив по карманам, бросил в коробку сотенную купюру. Потом подумал и бросил еще одну.