Нич Ниднибай

Вечером Гройсшлемазлин рассказал свой сон тёте Фене, и она, заплакав, ответила:

– Это к войне… Дурачок… не ко мне ходить надо, а радио слушать… Рыжего моего уже мобилизовали…

36

Худенький, немножко растрёпанный подросток-кипарис смущённо убеждал в чём-то толстый, небритый кактус. На них иронично посматривали пятипалые зелёные листья моложавого платана и бардовые, окаймлённые алой, как будто светящейся, каёмкой, листья небольшого куста. Мы остановились послушать кипариску и заодно передохнуть. И вдруг… Прямо на наших глазах… на ветку платана уселся красно-бело-бирюзово-коричневый шальдаг-зимородок-альциона и ничтоже сумняшеся начал заливаться своими трельками. Я горделиво посмотрел на своих крох, словно сам излучал эту музыку, и небрежно, с чувством собственного достоинства, тихонько выдал снова им всё, что я знаю теперь об этом разноцветном певце бельканто. Мы слушали его, а он пел и пел, совершенно не требуя оваций, «браво» или «бис» и не кланяясь никому. Когда же он закончил свою партию и улетел, в очарованном небе появились дрожащие, попарно сходящиеся к вожакам, лучи серых журавлей, которые, вытянув шеи, устремились к отогревающемуся северному дому… Что заставляло их лететь туда? Может быть, воспоминания о детстве?..

Я был настолько доволен, что триумвират наконец-то увидел загадочного шальдага, что решился на новый круг детских горок. Малыши были тоже рады и (буду, несмотря на мою очевидную скромность, откровенен) настолько горды своим дедом, что, катаясь на горках, при появлении каждого нового катающегося мальчишки или такой же девчонки прижимались ко мне, и Эльчушка (видимо, не зная, что сказать, или желая завести знакомство) говорила за всех:

– Саба шели…[15]

37

Доктора Меламудмана пахан пристроил в лагерный лазарет. Долго молчавший, доктор вдруг безостановочно разговорился:

– … Чистая зона, а там уровень радиации… Ну, в общем, это уже не интересно… Так вот. Я тогда и думать ни о чём не думал… И ещё слышать не слыхивал… Снится мне, что лечу я по небу с моим, уже к тому времени давно умершим, отцом, светлая память ему, а внизу город светится. Я спрашиваю папу: «Что это за город?». А он мне говорит: «Ты что, сынок, не знаешь? Это же Сомнамбыль»… Представляете? А через несколько дней меня вызывают в военкомат и говорят: «Или Сомнамбыль, или трибунал»… Я по военной специальности ведь радиолог… Но вреев, тем более удеев, к таким делам на пушечный выстрел уже не подпускали тогда, вы же знаете… А тут бац!.. Вчера ещё в Граде – завтра уже в Сомнамбыле… Да ещё и командиром отряда по расчистке всего этого дерьма… А теперь… хотел парня спасти… комиссовать… Боевой офицер, а сума сходить начал…

Враг-то там невидимый… и везде, а он привык, чтобы видеть… Ну, общем, это уже не смешно…

– Я, кстати, тоже по военке радиолог, – еле успел вставить Леольh…

От Меламудмана он узнал множество подробностей об аварии на Сомнамбыльской АЭС. Как излучало-пульсировало со странным периодом в 13,7 дней взорвавшееся, раскалённое ядерное топливо третьего блока, как падали без сознания люди, попадая под нейтронное облучение, как глохли автомобили от радиации, и их обшивали свинцом, как работали солдаты в одних марлевых повязках и гимнастёрках, как пили из кранов радиоактивную воду, как лгали населению о масштабах аварии, как бегали по мёртвому лесу огромные зайцы-мутанты, как упирались в невидимую стену зоны стаи птиц и отворачивали, облетая её, и как стая журавлей всё же спустилась к ликвидаторам и ждала, пока люди врачевали ногу их вожаку…

Узнал Леольh и об арестах, расстрелах и ссылках…

Лишь об одном, как ни жаждало и болело сердце его, он так и не смог узнать: о судьбе семьи Григфориных… о Ларочке-Атшепсут своей…

От голода, холода и непосильной работы физических сил оставалось всё меньше и меньше… И душевных тоже… И смертной поступью подкрадывалось отчаяние… Начиналась дистрофия, и по ночам ему снилась огромная лагерная яма, заполненная доверху голыми трупами погибших зэков…

А когда в один из дней Леольh уже решился на саморуб ноги, из лагерного динамика раздались такие слова: «…От информбюро Справедливого Союза… Сегодня в… нацистская Верисея вероломно… на нашу страну…»

38

Задача была не из легких, но Евгения с удовольствием чувствовала, что она сможет её решить.