Ни кола ни двора

— Он с нами поживет, — сказал папа. — У него сейчас сложности с адаптацией.

— А, — сказала я. — Хотя, по-моему, адаптировался он уже неплохо. Как у себя дома.

— Корни пустил, — сказал Толик, посмеиваясь. Он закурил вторую сигарету прямо от первой, отломил кусок пирога и плюхнул его на тарелку.

— А чего, где учишься? — спросил он. — Ща, пожру и дам подарок тебе.

Я села за стол, мама тут же налила мне чаю и положила кусок пирога.

— Я не учусь.

— Ну и хер с ним, — сказал Толик. — И не надо. Горе от ума, да? У меня мать с отцом всю жизнь без образования, и ничего, справились. Он, правда, в тюрягу сел, а она пыталась меня убить, потому что голодуха, и оба умерли потом. Но, в остальном, и без образования нормально прожили.

Я не поняла, смеется Толик надо мной или нет. Может, он смеялся над самим собой, а, может, был абсолютно серьезен.

Толик отломил пальцами кусок пирога, полезло красное варенье, казалось, он копается в чьих-то внутренностях.

А у папы в руках были вилка и нож. Я подумала: ел ли так папа, по-обезьяньи непринужденно, прямо руками, хоть когда-нибудь.

Толик засунул в рот здоровый кусок пирога, помотал пальцами в разогретом каминным жаром воздухе, облизал их.

— Во, короче, рассказать и нечего особо. Целый день одно и то же, спишь, когда можешь, чтоб не существовать особо.

Как знакомо, подумала я.

— А потом бам! Падаешь, ударяешься головой, и вот ты уже не Савл никакой, а Павел самый настоящий.

— Ты, я смотрю, в религию подался.

Толик почесал синюю богородицу на груди.

— Ну, да. Читал там всякое.

Он постучал пальцем по голове.

— Не для средних умов.

Мама сказала:

— Толик, так что там с тобой случилось?

— А, — сказал Толик. — Алечка, такая со мной случилась херня.

Он всегда так нежно, так отчаянно называл маму Алечкой. Алечка-лялечка. Он знал мою маму, как никто на свете. В этом кукольном имени было все самое важное о ней.

А тогда я поняла — он ее любил, или даже любит. Почему-то это меня порадовало, я к Толику как-то прониклась.

А Толик взмахнул блестящими от вишневого сиропа пальцами, пальцами, будто в крови, и сказал:

— Короче, меня головою так сильно там приложили. Курочки бы ща, да? Голодный, слов нет ваще никаких. Слушай, слушай, меня так сильно по голове отхерачили, что я стал, воистину, другим человеком!

— Но ты не стал, — сказал папа. Он вертел в руках нож, глядя на Толика, смолившего сигарету. Папа давным-давно бросил курить, и сигарета взволновала его впервые на моей памяти. А ведь мама при нем постоянно курила.

— Да я стал, — сказал Толик безо всякой обиды, махнув рукой, мол, не понимаешь ты ничего. — Витек, я ваще теперь не такой, как был раньше. Это все из-за удара по голове. Вот, да, а вы говорите ударился в религию. Ударился, ну да! Ударился!

Он засмеялся, потом закашлялся, сильно, отрывисто и отчаянно. Некоторое время он кашлял совершенно сухо, потом неожиданно сплюнул мокроту, втянул носом воздух. Кашляя, Толик водил рукой по горлу и груди, как будто искал прореху, сквозь которую смог бы дышать.

Я подумала: Толя Тубло.

А потом подумала: тубло это, видимо, то же самое, что и тубик.

И, наконец, подумала: тубик — это туберкулез.

Вспомнилась мне во всех тактильных подробностях недалеко ушедшая в прошлое сцена — Толик Тубло крепко меня обнимает.

Я посмотрела на маму в отчаянии. Мама тут же замахала рукой, словно отгоняла невидимую муху.

— Нет-нет-нет, он всегда такой был. Да, Толик? Толик, у тебя же нет настоящего туберкулеза?

Слово "настоящего" мама выделила невидимым, но очень красным маркером. Толик сказал:

— Неа, нету.

Он повернулся ко мне, снова так красиво, так нежно мне улыбнулся, будто я была хорошеньким животным, щенком или котенком.

— Это у меня с молодости легкие больные. Из-за шахт. Хотя я там мало совсем проработал.

Он закурил новую сигарету, я продолжала смотреть на него.

— Че?

— Из-за шахт, — сказала я.

Толик кивнул, страдальчески прикрыв глаза, и глубоко-глубоко затянулся, выпустил дым через нос.

Он спросил:

— Хочешь историю? Вообще, вот вы, хотите историю?

— О нет, — сказала я. Толик пожал плечами.

— Значит, никакой истории.

И мне сразу стало любопытно, что он хотел рассказать.

— Ладно, Толик, — сказала мама. — Давай историю.

Мама говорила с ним очень милостиво, как королева с рыцарем, мечтающим только о пряди ее волос. Все это с образом моей милой, смешной мамы совсем не вязалось.

— Лады, — сказал Толик. — Ритуля, заткни ушки тогда, раз не хочешь слушать.

Но я уже хотела.

Толик сказал:

— Жила была одна дура. Нет, сначала был Бог. Бог насоздавал всякого, но оно было нормальное. Ну и закатился отдохнуть малька. Вот, и оставил за старшую как раз дуру. Хотя звали ее София, мудрость то есть, а? Типа как философия, да? Ну и вот, дура решила, что она не хуже Бога и захерачила такое существо, типа как мини-Бог. Все такие посмотрели на него и такие: бл… бли-и-ин. Ну, вернулся Бог, всем вкатил по самые помидоры, соответственно, существо это, вновь захераченное, выгнал в пустоту. Оно там с ума сошло, помимо того, что страшное, и создало наш мир. Конец!

Толик почесал плохо выбритую щеку и добавил:

— Начало!

Папа сказал:

— Чего?