Ни кола ни двора

— Но почему? — спросила я.

— Ну что мы не были ее настоящими подружками, — сказала еще одна девчонка, маленькая и глазастая, ей было, наверное, не больше четырнадцати. — Вдруг у нее такие вот родители.

— Нормальные у нее родители, — сказала WillowB и снова разрыдалась.

Так мы и стояли тесным кружочком. Судя по всему, тема эта мусолилась здесь давно.

Некоторое время мы стояли молча, затем я сказала:

— А кто-нибудь знает, куда идти?

Все пожали плечами.

Самый, безусловно, неудачный мой поход на похороны. Но первый блин комом. Такое бывает.

Толик прошел мимо нас на кладбище. Думаю, никто из нововстреченных нами не понял, что Толик пребывал некоторое время, пусть и очень отстраненно, в нашей компании.

— А вы уверены? — спросила я. — Что нас не ждут? Уиллоу, что говорила мама Трикси?

— Что жде-е-е-ет, — сказала WillowB. — Но как я буду смотреть ей в глаза? Вдруг она поймет, что я была влюблена в ее дочь?

У каждого свои проблемы.

Мне и самой начинала казаться привлекательной идея дождаться конца похорон и пойти посмотреть на свежую могилу Трикси. Может, поговорить с ней и все высказать, может, просто удостовериться, что все случилось взаправду.

Но в то же время это казалось мне нечестным. Причем по отношению к родственникам Трикси. Она прожила очень недолгую жизнь и мало успела после себя оставить.

Но кое-что ведь — сумела. После нее остались мы, ее друзья. Ну, может, конкретно я не была такой уж верной ее подругой, но другие девочки — были.

И родителям, я думаю, важно увидеть нас. Увидеть то, что Трикси успела сделать — завести добрых друзей, которые пронесут ее память сквозь свои, может быть, очень долгие жизни.

Жизнь Трикси не ограничивалась больницами, ее окружали живые люди, любившие ее, люди, оставшиеся после.

Есть такой советский фильм "Все остается людям". Он, вроде бы, про умирающего от рака физика. Меня в нем больше всего поразило именно название, эта последняя правда о смерти, правда ясная и яркая, как божественный свет на разодранном небе из моего сна.

И все-таки я струсила.

Хотела уже сказать девчонкам, что нам стоит дождаться, пока родители Трикси уйдут, и совершить наше паломничество, личное и для своих.

— Может…

Тут я услышала голос Толика.

— Эй, Рита, я нашел! Веди свой народ!

Господи, подумала я, что же ты так орешь на кладбище?

— Это, — сказала я. — Мой парень. Пойдемте. Надо собраться. Это для Трикси.

И я пошла за Толиком, а девочки гуськом потянулись за мной, прямо позади рыдала WillowB, иногда я представляла, как ее слезы и сопли брызгают мне на затылок, уж не знаю, почему.

Толик уверенно вел нас дорогами и тропками между могильных рядов. Я все-таки тайно надеялась, что он потеряется.

Однако Толик привел нас ровно к нужному месту. Еще издалека я заметила тесную, черную группку людей и целое море цветов. Я подумала: он не ошибся. Когда хоронят ребенка, всегда так много цветов вокруг. Не знаю, почему. Цветы — баллы скорби, очки боли. Может, так.

Мы снова остановились в отдалении, было так неловко и страшно, как ни перед одним экзаменом. Вернее, остановилась я, остановились и все остальные.

— Ну че, Моисей, — сказал Толик. — А Красное море тебе не раздвинуть?

Я смотрела на него с беспомощностью, тогда Толик подошел к группке людей у заваленной цветами свежей могилы, что-то сказал толстой женщине, и она посмотрела на нас. Я поняла, что отступать некуда, вцепилась в руку Севи и потянула ее за собой, а за нами пошли и другие девочки.

Нужно было сделать лицо скорбным, хотя мне почему-то захотелось улыбнуться.

Толстая женщина оказалась мамой Трикси. Вокруг нее крутились, видимо, тети Трикси. Шмыгал носом, глядя на могилу, папа Трикси. Стояли, тесно прижавшись друг к другу, будто замерзшие голуби, бабушка с дедушкой Трикси.

Может, конечно, я где-то и ошиблась, но мне так показалось. Только сестры Трикси почему-то не было.

Вся моя душа напряглась, как струна скрипки профессионального музыканта перед концертом. Я даже дрожала. Мы шли смело, будто бы готовые к бою.

Я сказала маме Трикси:

— Здравствуйте. Примите наши соболезнования. Мы — подруги Насти.

Я глянула на надгробие, чтобы свериться.

И вправду Анастасия Кошкина — 1992–2010. Очень мало.

Мама Трикси закивала, глаза ее наполнились слезами. Потом она увидела WillowB и сказала:

— Наташенька.

Они обнялись, крепко и печально.

И зря WillowB боялась. А я про нее и не знала, что она Наташа.

Толик подошел, сунул мне в руку ярко-фиолетовый искусственный цветок, сказал:

— Во, пригодится.

Я сказала:

— Он же один. А надо два.

— У Него все живы, — прошептал Толик.

Да, подумала я, это уж точно.

Трикси уже закопали, осталась только горка земли, усеянная цветами, летний холм в миниатюре, да серое надгробие с фотографией двенадцатилетней Трикси — веселой, пышненькой девчонки, которой она очень скоро перестала быть.

Еще пять лет после того, как была сделана эта фотография (в зоопарке, ее снимал папа, я читала в дневнике Трикси) она была жива.

Никаких украшений на надгробном камне не было. Просто необходимая информация о том, что жила-была такая девочка. А потом она умерла. И больше не жила и не была.