Ни бог, ни царь и не герой

Четыре человека стояли бледные, подняв руки. Оружие их валялось на полу. Тут же, лицом вниз, лежал убитый — начальник колчаковской милиции.

Он да еще начальник контрразведки оказались единственными жертвами почти бескровного переворота в Черемхове.

Повстанцы захватили и предателя Волохова, управляющего уездом. Я видел его на следующий день — необычно трезвого, но совершенно раздавленного, отвратительного. Через несколько месяцев Волохов был расстрелян за свои преступления перед революцией.

Зато какой сердечной, дружеской была встреча с Машей Митавой!

Вся власть в городе перешла в руки образованного повстанцами Ревкома. Во главе его встал Ю. Кичанов.

Поздно вечером следующего дня Ревком собрался на заседание, чтобы решить, как держаться дальше. Положение оказалось серьезнее, чем мы ожидали. Связь с Иркутском была прервана — видимо, иркутский Политцентр почему-то еще не выступил. Это грозило серьезными осложнениями. Мы послали делегата к чешскому командованию, прося разрешения установить связь с Иркутском по железнодорожной телеграфной линии. Оказалось, что по железнодорожному телеграфу связь есть только в сторону Нижнеудинска. Но чехи обещали, как только будет возможным, связать Ревком с Политцентром.

Чехи предупредили нашего посланца, что к Нижнеудинску по тракту подходят крупные силы отступающих колчаковских войск. На своем пути они наводят ужас на население массовыми расстрелами, грабежами, насилиями.

Перед нами встала угроза оказаться меж двух огней — фронтовые части и карательные отряды из Иркутска могли нас раздавить.

Что делать?

Я предложил оставить город и уйти на соединение с партизанами Зверева.

— А кто знает, где он сейчас, Зверев? — возразили мне.

— Это я беру на себя. У меня есть с ним связь.

Решились ждать до утра. Если связь с Иркутском не наладится — отступать к Звереву.

Утро принесло нам радость: по восстановленной линии Политцентр передал, что стягивает к городу все силы окрестных боевых отрядов, и приказал черемховцам прибыть вооруженными в Иннокентьевскую.

Оставив в Черемхове запасную дружину, наш отряд отбыл к Иркутску. Мы приехали на Иннокентьевскую днем 24 декабря. Оказалось, что утром восстание в Иркутске началось. Первыми выступили солдаты расположенного в Глазовском предместье 53-го полка и местной Иркутской бригады. Их поддержали железнодорожники. Но провокационный слух о подходе семеновцев помешал присоединению остальных частей гарнизона. Повстанцы вынуждены были очистить город и отойти за реку Ушаковку, в Знаменское рабочее предместье. В ночь на 28 декабря поднялись находившиеся под большевистским влиянием инструкторская школа и отряд особого назначения, состоявший из пленных красноармейцев.

Кстати сказать, этот «особый отряд» был сформирован управляющим Иркутской губернией эсером Яковлевым, который считал его своей личной «гвардией». Яковлев настолько был уверен в преданности отряда особого назначения, что пытался спекулировать им. Довольно трезвый политикан, Яковлев понял, что песенка Колчака спета и стал нащупывать пути спасения. Пригласив на тайные переговоры товарища Ширямова, он предложил большевикам «обмен»: особый отряд в решительный момент освободит из тюрьмы политзаключенных, а за это после переворота Яковлеву и его сотрудникам будет гарантирована свобода.

Колчаковский губернатор и не предполагал, что Иркутский большевистский комитет давно установил связь с «особым отрядом» и выработал вместе с солдатами свой собственный план освобождения политической тюрьмы…

В первые же дни восстания отряд особого назначения явился главным ядром повстанцев.

Но силы восставших все же были настолько незначительны, что только растерянность колчаковского правительства и командования позволили повстанцам держаться до подхода подкрепления.

Меня вызвали в большевистский штаб.

— Товарищ Мызгин, — приказал мне руководитель штаба, — поедешь с поручиком Осьмушиным в Залари. У тебя там, говорят, связи? — это звучало полуутверждением, полувопросом.

Я подтвердил.

— Встретьтесь со Смолиным и с Каландарашвили, он должен вот-вот туда подойти. Передайте наш приказ: быстро идти на поддержку Иркутска.

Нам выправили документы чинов колчаковской контрразведки, и мы верхами выехали по Сибирскому тракту. Ни у кого не вызвав подозрений, почти без остановок мы ехали день, ночь и еще день. Прискакали в Залари и остановились на квартире Колобковых — один из сыновей их, Вася, был связистом Смолина. Парень огорчил нас: Смолин будет в Заларях лишь через сутки, ночью.

Тридцать часов не выходили мы из дому, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза. Наконец Вася, которого целый день не было дома, вошел в избу, отряхнул с валенок снег.

— Пошли, — коротко пригласил он.

Вася привел нас к маленькому, только чудом не развалившемуся домику. Вслед за своим провожатым мы переступили порожек. Перед нами стоял среднего роста человек в солдатской одежде.

Мы молча оглядели друг друга.

— Как бы сделать, чтоб никто не помешал разговору? — произнес Осьмушкин.

— Выйдите, — коротко кивнул человек Васе и хозяйке.

Те без звука подчинились.

— Вы Смолин?