Незримый враг

Я толкнул ее всем телом и погрузился в благословенную тишину. Здесь любезно развели камин, но гостей не впустили. Какое счастье! Шатаясь, я добрел до кровати и попытался вытащить из-под нее летопись своих воспоминаний, разросшуюся за последний месяц до невероятных размеров. Ничего не получилось: я чуть наклонился, почувствовал, что сейчас задохнусь, и выпрямился. Что же делать… Я хотел как-то донести до обитателей дома мысль, что рукопись нужно передать Бену, если он однажды объявится. Вдруг ему захочется узнать, какими были месяцы между первой моей смертью и второй, окончательной? Вдох, уже не очень успешный, выдох. Раньше мне казалось, что смерть – дело мгновенное и ты либо жив, либо нет, – но, похоже, это скорее процесс. И нет рядом Бена, чтобы поделиться с ним такой великой мыслью. Слабый вдох, слабый выдох.

Из последних сил я подошел к столу, макнул перо в чернильницу и набросал на листе бумаги портрет Бена: кружочек, а на нем точки-глаза, обведенные маленькими кружочками. Надеюсь, они поймут, что это пенсне. Листок я бросил на пол, поближе к кипам бумаг под кроватью. Свои запасы прекрасной одежды я бы хотел передать бедным – Фарреллу она точно будет мала, – но не придумал, как нарисовать это пожелание, и рухнул на кровать.

Ну вот и всё. Пожалуй, я готов отдохнуть.

– Джон, – позвал тихий голос.

Я с трудом открыл глаза. В комнате никого не было.

– Джон.

Кажется, это из сада. Окно было распахнуто, за ним мягко шумели цветущие сливы. Белоснежные лепестки опадали, и некоторые ветром намело в комнату, как снег. Голос был незнакомый – видимо, кто-то из гостей решил позабавиться. Я снова закрыл глаза.

– Джон, – с укоризной повторил голос.

Он меня беспокоил: глухой, гулкий, как будто потусторонний. Я бессильно захрипел, но в конце концов любопытство пересилило, и я со стоном оторвал свое тело от матраса, опустил ничего не чувствующие ноги на пол и зашаркал к окну. Выглянул.

Действительно, прекрасный вечер. Близится закат, сливы восхитительны, хоть и расплываются перед глазами. Людей нет. Вот глупый розыгрыш, даже вставать не стоило! Глаза у меня закрывались, в легких сипело. Я прикинул расстояние до кровати и решил умереть прямо у окна, с видом на поразительную красоту природы. Уверен, Байрон меня одобрил бы.

– Иди ко мне, – сказал голос.

Да что ж такое! Я высунулся из окна подальше, и это было ошибкой: сила тяжести сделала свою работу, и я рухнул в сад. Ну зачем я встал с постели! Теперь мое тело найдут под окном среди помятой петрушки.

– Джон, иди ко мне, иди, – шептал все тот же голос.

И тогда я понял. Сама смерть зовет меня. Возможно, это бред угасающего рассудка, но голос был властным, и мне хотелось пойти навстречу ему.

Ну «пойти» – слишком сильное слово в моем состоянии. Я ухитрился приподняться на своем единственном работающем локте и тут же упал обратно. Какая же это невыносимо тяжелая работа – дышать!

Голос продолжал шептать что-то неразборчивое, а ветер осыпал меня лепестками цветущих слив. Я кое-как пополз, загребая землю то локтем, то головой, которую все равно не получалось оторвать от земли. В паре шагов от меня было что-то яркое, но на преодоление этого жалкого метра ушло столько сил, что я уже начал, не стесняясь, хрипеть, но сам себя не услышал. Все звуки отодвинулись, я больше не слышал ни волшебного голоса, ни доносящегося из дома веселья.

Пытаясь подтянуть свое тело еще немного вперед, я схватился за кустик мягких ярко-розовых цветов. Перед глазами все расплывалось, но даже сейчас я их узнал: маргаритки. Прямо как те, что росли на поле под Тилмароуном.

Я упал щекой на землю, недоверчиво моргая. Вокруг меня была целая поляна маргариток – свежих, ярких, словно они только что распустились. Я столько раз ходил по этому саду, тут маргариток вообще никогда не было! И все же вот они, ветер шевелит пушистые цветы и круглые листья. Один кустик, особенно пышный, был прямо передо мной. И он сиял.

На том поле цветы завяли, а здесь расцвели. «Роза царствует лишь летом, маргаритке вечно жить», – вспомнил я. Сиял и сам куст маргариток, и земля вокруг него. Этот теплый потусторонний свет мне уже довелось однажды видеть. Так же сиял танамор, когда я с его помощью вернул Молли. Я слепо потянулся к цветам. Вдохнуть смог, а выдохнуть уже не получилось.

Легкие перестали работать окончательно, в груди что-то сжалось и продолжало сжиматься. Я с хрипом скорчился на земле, слабо хватаясь за цветы. Пальцы натолкнулись на что-то холодное, гладкое. В глазах расплывалось, но все равно я различил – от прикосновения моих пальцев сияние вспыхнуло сильнее.

Танамор. Он сам нашел меня: лежал прямо под кустом маргариток, и это было прекрасно, как сон. Я из последних сил накрыл рукой облепленный землей трилистник из зеленого мрамора.