Незримая жизнь Адди Ларю

Художница распихала все имущество по трем четвертям пространства квартиры, чтобы сохранить на оставшихся метрах тишину и покой. Подруга предлагала ей снять студию буквально за гроши, но там было слишком холодно, а, по словам Сэм, писать она могла только в тепле.

– Прости, – говорит Сэм, шагая по холстам и коробкам, – сейчас тут небольшой кавардак.

Порядка Адди здесь никогда и не видела. Она бы с удовольствием взглянула, над чем работает Сэм, любопытно, откуда у художницы белая краска под ногтями и розовое пятно на подбородке, но вместо этого Адди следует за ней по загроможденной квартире на кухню. Сэм включает кофеварку, а Адди разглядывает помещение, отмечая, что изменилось. Вот новая фиолетовая ваза. Стопка недочитанных книг, открытка из Италии. Постоянно пополняющаяся коллекция кружек – из некоторых торчат чистые кисти.

– Ты пишешь… – говорит Адди, кивая на стопку полотен, прислоненных к плите.

– Да, – улыбается Сэм. – В основном абстракционизм. Как говорит мой приятель Джейк, бессмысленное искусство. Но оно не бессмысленно. Просто другие пишут то, что видят, а я – свои чувства. Возможно, когда одно чувство заменяется другим, это сбивает с толку, но в подобных метаморфозах есть своя красота.

Сэм наливает кофе в две чашки. Одна из них зеленая, мелкая и широкая, как миска, а другая – синяя и высокая.

– Кошки или собаки? – спрашивает она вместо «зеленая или синяя».

Ни кошек, ни собак на чашках не изображено. Адди выбирает «кошек», и Сэм без объяснений вручает ей синюю.

Их пальцы соприкасаются. Они стоят ближе, чем казалось Адди, достаточно близко, чтобы она могла разглядеть серебристые прожилки в голубых глазах Сэм, а та – сосчитать веснушки на лице гостьи.

– У тебя тут звезды… – говорит она.

«Дежавю», – снова думает Адди. Ей хочется отодвинуться, уйти отсюда, освободиться от бесконечного безумия зеркальных повторений.

Но она просто обхватывает чашку руками и делает большой глоток. Рот окутывает сильный горький вкус, который потом раскрывается насыщенной сладостью. Адди вздыхает от наслаждения, а Сэм широко ухмыляется.

– Здорово, правда? Секрет в…

«Какао-крупке», – думает Адди.

– …какао-крупке, – заканчивает Сэм и подносит к губам чашку. Та и правда огромная, словно миска.

Она облокачивается на стойку и склоняется над чашкой, словно над подношением.

– Ты будто поникший цветок, – поддразнивает ее Адди.

– А ты полей меня, и увидишь, как я расцвету, – подмигивает Сэм, салютуя чашкой.

Адди ни разу не видела художницу такой, по утрам болтать с Сэм ей не доводилось. Разумеется, они просыпались вместе, но те дни были омрачены извинениями и смущением. Последствиями забвения. В такие моменты лучше не задерживаться. А теперь, однако, что-то новенькое… Только что возникшие воспоминания.

– Извини, – встряхивает головой Сэм, – я так и не спросила, как тебя зовут.

Это ей в Сэм и нравится, Адди сразу отметила: художница живет и любит всем сердцем, делится теплом, которое большинство людей приберегают для самых близких. Ставит потребности выше доводов рассудка. Она привела незнакомку в дом, дала отогреться и только потом начала задавать вопросы.

– Мадле́н, – выпаливает Адди первое подходящее имя.

– Мое любимое печенье, – улыбается хозяйка. – А я – Сэм.

– Привет, Сэм, – говорит Адди, как будто произносит ее имя впервые.

– Итак, – начинает художница, словно только что додумалась спросить, – что же ты делала у нас на крыше?

– О, – покаянно усмехается Адди, – я не собиралась там засыпать. Даже не помню, как села в шезлонг. Я и не подозревала, что так вымоталась. Я только недавно переехала сюда, в квартиру 2-Эф, оказалось, у вас тут очень шумно, так непривычно. Я не смогла заснуть и решила выйти подышать свежим воздухом, а заодно полюбоваться рассветом.

Врать очень легко, слова уже не раз отработаны.

– Да мы соседи! – радуется Сэм и добавляет, отставляя в сторону пустую чашку: – Я бы с удовольствием как-нибудь написала твой портрет.

Адди так и подмывает сказать – ты его уже писала.

– То есть, конечно, не совсем портрет, – бормочет Сэм, направляясь в коридор.

Адди выходит следом. Сэм останавливается у стопки полотен и начинает перебирать их, как виниловые пластинки.

– Я работаю над одной серией, – говорит она, – хочу запечатлеть людей в образе неба.

Грудь Адди отзывается тупой болью – полгода назад они валялись в постели, Сэм гладила пальцем, будто кистью, звездный путь на лице Адди.

– Знаешь, – сказала она, – говорят, люди похожи на снежинки, каждая в своем роде неповторима, а я думаю, они как небеса. Всякий раз, когда смотришь на небо, оно разное – то затянуто облаками, то предгрозовое, а порой ясное, но одинаковым не бывает никогда.

– И на какое небо похожа я? – поинтересовалась Адди, а Сэм, не моргая, уставилась на нее, а потом просветлела лицом.

Это было озарение, которое Адди сотни раз видела у художников, свет вдохновения, будто кто-то зажигал лампочку у них под кожей. Сэм ожила, встрепенулась, вскочила с кровати и потащила Адди в гостиную.