Незримая жизнь Адди Ларю

Мир огромен, а он его почти не видел. Генри собирается путешествовать, фотографировать, слушать истории других людей, возможно записывать кое-какие собственные мысли. Если уж на то пошло, жизнь кажется порой очень длинной, но промелькнет она быстро. Генри это знает и не хочет терять ни минуты.

III

3 февраля 2016

Лондон, Англия

Книжный вот-вот закроется. В эту пору темнеет рано, а прогноз обещает снег – редкость для Лондона. Служащие суетятся, меняя старые стенды на новые, спешат закончить работу до того, как туман на улице превратится в мороз.

Она бродит неподалеку, поглаживая большим пальцем кольцо, которое по-прежнему висит на серебряной нитке, и наблюдает, как две молоденькие девчушки обновляют экспозицию в разделе новинок.

– Ты уже прочитала? – спрашивает одна.

– Да, на прошлых выходных.

– Не верится, что автор не захотел подписать свое имя на обложке, – говорит первая. – Наверное, какой-то пиар-ход.

– Не знаю… – качает головой вторая. – Мне кажется, это очаровательно. Будто так все и было, и настоящий Генри рассказывает ее историю.

Первая девушка хихикает.

– Ты такая романтичная.

– Извините, – перебивает их какой-то мужчина, – можно мне экземпляр «Адди Ларю»?

По коже у нее бегут мурашки. С какой легкостью он выговаривает ее имя! Звуки, срывающиеся с языка иноземца.

Адди ждет, пока троица отойдет к кассе, и наконец сама подходит к стенду. Не просто стол – целый стеллаж, на котором лицевой стороной расставлены около тридцати экземпляров. Такая же полка стоит у стены. Обложка самая простая, большую часть ее занимает название – достаточно длинное, чтобы захватить все пространство. Надпись выполнена почерком Генри, как заметки в дневниках возле кровати, только более разборчиво. Ее слова, написанные его рукой.

«Незримая жизнь Адди Ларю».

Она обводит пальцами имя, повторяя изгибы выпуклых букв, словно сама их пишет.

Продавцы правы: имени автора нет. Фото на задней части тоже отсутствует. Никаких следов Генри Штрауса, только простой и чудесный факт – книга в ее руках, ее история, самая настоящая.

Адди открывает книгу, ищет посвящение. Небольшие буквы в самом центре страницы: «Я тебя помню».

Она закрывает глаза и воскрешает в памяти его образ в день их первой встречи в букинистическом: Генри облокотился на стойку и хмуро рассматривает незнакомку из-под очков.

«Я тебя помню».

Вот он в «АРТефакте», отражается в зеркалах, а потом в зале звезд, вот пишет ее имя на стеклянной стене, смотрит на нее в видоискатель Полароида, шепчет на Центральном вокзале, склонился над дневником, черные кудри скрывают лицо. Вот лежит рядом с ней в постели, на траве, в парке, на пляже, и их пальцы переплетены крепко, как звенья цепи.

Чувствует теплые объятия Генри, когда он затаскивал ее под одеяло, его чистый запах, слышит мягкий голос – она попросила: «Не забывай меня», и он ответил: «Никогда».

Адди улыбается, смахивая слезы, и вспоминает, как он стоял той ночью на крыше.

Она столько раз приветствовала людей, но попрощаться ей довелось впервые. Этот поцелуй словно долгожданный знак препинания. Не оборванная линия длинного тире или стыдливое многоточие, а точка, закрытая скобка, конец.

Конец.

Вот в чем вся суть жизни в настоящем и только в настоящем – это окончательность. А Генри был идеальной паузой в рассказе. Шансом отдышаться. Адди все еще не знает – была ли это любовь или просто временная отсрочка. Может ли довольство соперничать со страстью, тепло греть так же сильно, как жар?..

Но это был подарок.

Не игра, не война, не битва характеров.

Просто дар.

Время и память – как мифические возлюбленные.

Адди листает главы книги, своей книги, восхищенно взирая на собственное имя на каждой странице. Вот ее жизнь – и она ждет, когда о ней прочтут. Это нечто грандиозное. Значительнее самой Адди, значительнее любого из них, людей, богов, значительнее всего, что ни назови. История – это идея, живучая, как сорняк, она прорастает там, где ее посадили.

Она начинает читать и уже доходит до своей первой зимы в Париже, когда вдруг улавливает спиной колебания воздуха.

Имя – словно легкий поцелуй в шею.

– Аделин.

Люк здесь. Он обнимает ее за плечи, и Адди откидывается ему на грудь. Они подходят друг другу идеально, как подходили всегда, хотя Адди даже сейчас порой думает, что это просто в природе его сущности: дым заполняет собой любое доступное пространство.

Его взгляд падает на книгу в руках Адди. На обложке – ее имя.

– Какая ты сообразительная, – бормочет он, обдавая ее дыханием, однако, кажется, совсем не злится. – Пусть себе читают, пока ты – со мной.

Адди разворачивается в его объятиях, чтобы взглянуть на него.

Злорадствуя, Люк прекрасен.

Разумеется, это неправильно. Высокомерие – отвратительная черта, но Люку идет идеально, как костюм, пошитый на заказ. Люк сияет – настолько ему по нраву результат собственной аферы. Он так привык, что всегда прав. Привык держать все под контролем.

Глаза горят победной зеленью.