Незримая жизнь Адди Ларю

Шесть фотографий с изображением движущейся девушки, черты лица стерты, затемнены либо нечитаемы по различным причинам. От прочих отличается последнее фото, на котором запечатлена комната: пол, край стола, стопка книг, внизу кадра – женские ступни.

Тема фотографий остается предметом бурных обсуждений. Вспышка стерла все значимые детали, но примечательными делает эти работы сам носитель. В стандартной фотографии желаемого эффекта движения позволила бы добиться длинная выдержка, но скорость срабатывания затвора Полароида сделала иллюзию еще более примечательной.

Оценочная стоимость: не продается.

Все указанные работы в настоящее время представлены на выставке «В поисках настоящей Адди Ларю».

Куратор – Беатрис Колдуэл, доктор наук Колумбийского университета.

I

5 сентября 2014

Нью-Йорк

А заканчивается все так. Парень просыпается один в своей постели. Сквозь щель в шторах проникает солнце, город за окном залит дождем.

Спросонья он вялый и мучается похмельем. Вроде бы спал, но, хоть убей, не может вспомнить, что ему снилось. Должно быть, какая-то жуть, потому что проснулся он с облегчением.

Томик, распахнув оранжевые глазищи, таращится на гору одеял. Кажется, уже поздно, насколько можно судить по звукам движения автомобилей за окном и углу падения света.

Генри не собирался спать так долго.

Его любимая всегда просыпается первой. Сначала возится под одеялом, смотрит на него, мягко касаясь пальцами, – этого всегда хватало, чтобы проснуться. Первым он встал всего один раз и с удовольствием наблюдал, как она дремлет, свернувшись клубком и уткнувшись лицом в подушку.

Но в тот день стояло дождливое рассветное утро, из окон струился серый свет, а сегодня солнце настолько яркое, что Генри не понимает, как они умудрились проспать.

Он перекатывается, чтобы разбудить ее. Но другая сторона кровати пуста. Генри проводит рукой по простыням, но те холодные и не смятые.

– Адди? – зовет он, поднимаясь на ноги.

Ищет по всей квартире, проверяет кухню, ванную, пожарный выход, хоть знает – знает, точно знает, – что ее здесь нет.

– Адди?

И сразу вспоминает все.

Это был вовсе не сон, никакого сна не было, лишь вечер накануне. Последний вечер его жизни.

Запах влажного бетона на крыше, последний шаг стрелки часов, когда та указала на двенадцать. То, как Адди улыбнулась, посмотрела на него и заставила пообещать ее помнить.

И вот он здесь, а Адди нет, и никаких следов не осталось, кроме воспоминаний и…

Записных книжек.

Генри быстро вскакивает и подходит к узкому стеллажу, где их хранит: красную, синюю, серебристую, черную, белую, зеленую. Всего шесть, и все они на месте. Он снимает дневники с полки, раскладывает на кровати, и вдруг откуда-то вываливаются полароидные снимки.

Те, что он сделал вместе с Адди: на одних размыто лицо, на других она стоит спиной к камере, на третьих – призраком скользит в кадре. Генри долго их рассматривает в нелепом убеждении, что, если как следует прищуриться, получится ее разглядеть. Но сколько бы он ни таращился, на снимках только силуэты и тени. Лишь на одном можно различить семь веснушек, и то они еле видны – непонятно, веснушки ли это или игры памяти, которая подставляет пятнышки на нужное место.

Генри убирает фотографии в сторону и тянется к первому дневнику, но вдруг останавливается. Внезапно ему кажется, что если он откроет записную книжку, то обнаружит лишь чистые страницы – чернила исчезли, как каждый след, что Адди пыталась оставить.

Но взглянуть нужно. Генри открывает дневник – и вот они, ее истории. Страница за страницей исписаны его косым почерком, защищены от проклятия, ведь слова принадлежат ему, хотя история – ей.

Она хочет свободы.

В Роже нет ничего плохого.

Она просто хочет пожить до того, как сгинет.

Годы спустя Адди научится понимать язык его глаз.

Она пробирается наружу, уцепившись за костлявую спину мертвеца.

Первый раз. Вот как это должно быть.

Он отводит глаза и сует ей в ладонь три медяка.

Могилу отца она находит быстро.