Незримая пуля

Жанна по-прежнему была недоступна, и вконец расстроившийся Нестор поехал в Ярославль, презрев предупреждение Ланина, что покидать квартиру без разрешения нельзя. Он ещё не до конца определился со своим решением вернуться к нормальной жизни нотариуса и думал лишь об одном: как сделать это с наименьшими потерями, как в психологическом плане, так и материальном. К тому же в душе до сих пор не было уверенности, что он стопроцентно прав. Жажда справедливости давно стала опорой его жизненной концепции, а от компромата на предателей во власти нельзя было отмахнуться как от фейков в Интернете. Да и Жанна в общем-то сомневалась, если и не в его искренности, то в возможности «уйти на покой» во времена войны чуть ли не половины планеты с Россией за её богатства и дерзость по отношению к «самому великому демократическому государству Земли». США действительно можно было считать великим государством, но лишь с единственным уточнением: это было величайшее в истории человечества криминализированное образование — опухоль мира, в генетической основе которой сплавились все негативы поведения предков-переселенцев Старого Света, негодяев, бандитов, насильников и убийц.

Нестор соглашался с мнением Жанны, остро воспринимая гнусную сущность властителей Америки (впрочем, не отличавшихся от лживого поведения российских властных структур), с которыми нужно было бороться, но не любыми доступными методами. Обман друзей или соратников по сопротивлению не казался ему допустимым, даже при наличии намерений противника уничтожить всё то светлое в душах людей, что ещё хранило коллективное бессознательное русского народа.

Отец был дома и не один.

Открыв дверь сыну, он удивился и обрадовался, хотя вид имел смущённый. Причину этого смущения Нестор увидел спустя несколько секунд: у старшего Безоружного гостила женщина. Незнакомая, миловидная и тоже смущённая.

— Это Катя, — представил её Евлампий Калистратович, отводя глаза. — Работаем вместе.

— Я, пожалуй, побегу, — заторопилась она, оценив взгляд Нестора. — Завтра поговорим, Евлампий Калистратович.

— Хорошо, — не менее торопливо согласился хозяин. — Я подготовлю документы.

Гостья быстро собралась и ушла, пожелав мужчинам хорошего вечера.

— Сотрудница? — с пониманием сказал Нестор, проводив Катю взглядом.

Отец неуверенно улыбнулся.

— Ну… я живой человек…

Нестор засмеялся, обнял его, поспешил в ванную.

Старшему Безоружному исполнилось всего лишь шестьдесят, и мужчина он был хоть куда.

Гость умылся и, чувствуя себя посвежевшим, прошёл в гостиную, где на стене висел работающий китайский «Яйцюань» с двухметровым экраном.

— Что смотрели?

— Да так, ерунду всякую, про новые запреты Минкульта. Ужинать будешь?

— Если только что-нибудь лёгкое, плюс кофе.

— Лёгкое — это каша.

— Давай, — согласился Нестор.

— Овсянку любишь?

— А то!

Отец ушёл на кухню, а Нестор пощёлкал пультом, вернулся на канал «Культура».

Шло заседание Общественного совета при министре культуры России, где действительно говорили о новых веяниях в «демократизации культурных проектов» в стране, по большей части запретительного характера. Обсуждались тот или иной информационный ресурс и меры по его «реформированию» в соответствии с «общемировыми практиками».

Под этим понимались выставки нетрадиционных видов искусств типа «живых трупов», свободная продажа книг для детей в контексте таких «шедевров» как «Приключения соплей», «Привет, месячные» и «Гендерный выбор для пятилетних». А также непременное участие в российских фильмах актёров нетрадиционных ориентаций и другого цвета кожи. И впихивали этот «невпихаемый» в России контент не только «эффективные менеджеры» и продюсеры, но и деятели культуры, актёры и художники, ориентирующиеся на западные «культурные ценности».

Если в Европе и других странах мира эти «ценности» продавливались легко, стоило только за дело взяться британским или американским идеологам и СМИ, то в Россию западные веяния приходили с опозданием на десять лет. Но всё же приходили и в конце концов становились обязательными к выполнению. А сторонникам «прекрасного нового мира» было где порезвиться.

К примеру, больше всего споров вызвало предложение одного из «креативных» депутатов Госдумы запретить к показу фильм «Москва слезам не верит», который по мысли автора являлся просто «верхом оскорбления святого феминизма».

— Что мы видим в фильме? — вопрошал прыщеватый молодой человек по фамилии Улицкий, с причёской «голубь» и тату на висках. — Сильная женщина строит карьеру с нуля и вдруг начинает испытывать тоску по мужскому плечу, хотя его обладатель — жуткий гомофоб, считающий, что мужчина должен зарабатывать больше женщины! Это недопустимо!

Парню ответили резко, но защитников у него было немало, что удивило Нестора, считавшего, что надо быть либо идиотом, либо провокатором, чтобы защищать такие инициативы.

Попал под раздачу и фильм «Служебный роман» — как «гимн типичного харассмента»! А фильм «Брат» — «гимн политнекорректности» — вообще предложили уничтожить.