Незабываемые дни

— И вот такая, знаете ли, неприятность… Только сейчас стало известно, что партизаны напали на полицейских и захватили их. Надеяться на то, что их выпустят живыми, нет никакого основания. Пропало и оружие. Вдобавок партизаны захватили нашего старосту и тоже увезли с собой. До сих пор никаких следов ни полицейских, ни старосты не обнаружено.

— А оружие? У них же был пулемет? — невпопад вмешался Вейс и сам почувствовал всю неуместность этого вопроса.

Кох страдальчески посмотрел на него:

— Какое уж там оружие…

Вейс уже готов был наброситься на Коха, высмеять его, пожалеть о старосте, погибшем, видимо, из-за этого дурака, который всегда хочет забежать вперед, по во-время спохватился и промолчал.

Воцарилось гнетущее молчание.

И словно гора свалилась с плеч у Коха и Вейса, когда почтенный инспектор, даже не подав вида, что его волнует это происшествие, просто сказал:

— Из-за чего тут особенно волноваться? Обычный инцидент в нашей работе, которому не следует придавать особого значения. А старосту можно и другого найти.

Так развивались события, в результате которых Чмаруцька чуть не попал в высокопоставленные особы, а тетка Ганна фактически стала полноправной хозяйкой партизанской гостиницы, о чем хотя и догадывались соседи, но особых доказательств на это не имели и не стремились их найти. Гестаповцы, правда, заинтересовались было ее особой. Вызывали ее и в волостную управу, расспрашивали, как это случилось.

— А как случилось? Очень просто. Налетели, захватили, связали и меня тоже убить хотели. Спасибо добрым людям — соседям — спасли меня, спрятали от лиходеев. А чтобы вспомнить кого из них, так где уж там! Все какие-то незнакомые, будто красноармейцы или кто их там знает… Да я так перепугалась, что и сейчас меня дрожь пробирает. А кормильца моего, его, видать, и косточки лежат где-нибудь в лесу, неприбранные, земелькой несхороненные. А Сы-ы-ымонька мой, голубчик мой, а вот же тебе и досталось за твою верную слу-у-ужбочку…

Тетка Ганна не скупилась на слова и голосила так, что у допрашивавших ее полицаев мороз прошел по коже, и не один из них подумал, как бы это задать лататы от этой проклятой службы. Гестаповцы тоже сочувственно выслушали ее, обещали даже помочь, советовали написать прошение об оказании помощи.

Но тетка Ганна отказалась:

— Нет, нет, не надо, еще разузнают партизаны, так совсем со света сживут. Право слово, сживут! — снова заголосила тетка Ганна. Да так расходилась, что начальник волостной полиции не стерпел:

— Тише ты, баба! Только беспорядок наводишь. Шла б уже домой.

Сам не рад был, что вызвал такую неугомонную бабу, чтобы ей совет подать или помощь какую оказать. А она как пойдет голосить, так хоть беги из полиции.

И даже облегченно вздохнул, когда тетка Ганна, наконец, ушла.

6

Чмаруцьку знали все как человека с фантазией.

Одни считали его просто пустомелей, другие — фантазером. Он и в самом деле мог такое отколоть, что и не разберешь, где кончается правда и начинается выдумка. Умел человек поговорить. Знал сотни всяческих историй, неслыханных былей и небылиц. Его любили послушать, особенно молодежь, которая о старых временах знала только по книгам, а книга хоть и хороша, но не заменит живого рассказа бывалого человека. И если его называли чудаком, фантазером, то не вкладывали в эти слова чего-нибудь обидного или позорного для Чмаруцьки.

Звали его еще в веселую минуту князем. И в такие минуты он обычно не называл своего дома хатой, а с комической торжественностью приглашал своего приятеля или собеседника:

— Не зайдешь ли, брат ты мой, в мои хоромы?!

А свой небольшой садик около хаты называл не иначе, как парком. В этом «парке» росла одна груша-дичок, несколько рябин — для красоты, как говорил Чмаруцька, — да густо кустилась малина, разросся вишняк, в самой гуще которого Чмаруцька соорудил замысловатую беседку. В ней летом по выходным дням все потомство Чмаруцьки торжественно восседало за праздничным самоваром. В самом конце «парка» стояло небольшое строение, уже немного подгнившее, не то бывший сарайчик, не то баня, если судить по куче золы и угля, давно заросшего крапивой, да росли еще здесь кленики-самосейки. Строение это Чмаруцька громко называл флигелем и порой, в знойные дни, отдыхал в нем, спасаясь от назойливых мух в хате.

Вся эта усадьба — и «хоромы» и «флигель» — некогда была предоставлена в полное распоряжение Чмаруцьки горсоветом, так как на запасных путях при депо не хватало старых, отслуживших свой срок вагонов для размещения многочисленного Чмаруцькиного потомства. Там, в кузове вагона, снятого с тележки, он жил до революции. И если князья существовали до революции, то Чмаруцька себя почувствовал князем только после нее.

Но не за это называли его князем. Были тут и другие причины. Обычно, когда Чмаруцька рассказывал о чем-нибудь старинном, давно минувшем, он всегда начинал так:

— Это, брат ты мой, было еще до той поры, когда мы поженились со своей княгиней.

— Это с женой, что ли? — переспрашивал какой-нибудь наивный слушатель.