Незабываемые дни

— О-о! Мы… мы уничтожили их. Да-да, уничтожили!

— Быть может, уважаемый инспектор помнит место, где произошел этот замечательный бой?

— Помню, помню. Это была моя первая встреча с врагом. Все происходило недалеко от хаты лесника. Мы должны были взорвать мост, да-да… Синий мост — так называлась наша операция.

Еще долго потом хвастался инспектор, как он с небольшой группой парашютистов побеждал целые советские полки. Да что полки! Ему приходилось наводить панику на целые дивизии, держать в страхе армии!

Уже глаза рассказчика слипались от пьяной одури, а он все еще побеждал заплетающимся языком советские армии. Даже Вейс, обладавший необычайной способностью увлекаться, притих и осоловевшими глазами смотрел на храброю вояку. Ганс Кох отлучился на минуту и, вызвав Клопикова, строго приказал ему незамедлительно доставить в гестапо Остапа Канапельку. Фамилию того лесника установил Клопиков. Он не мало слышал о бывшем здесь парашютном десанте и приблизительно представлял себе место, где все это произошло. Правда, обстоятельства самого дела были ему неизвестны.

Когда Кох вернулся, инспектор гестапо нес уже такую несусветную чушь, что комендант счел нужным при помощи Коха бережно перенести завравшегося гостя на кровать, кое-как раздеть и уложить спать.

А когда они остались вдвоем, Кох не мог удержаться, чтобы не похвастать перед комендантом:

— Мы завтра преподнесем господину инспектору такой сюрприз, такой сюрприз, что он будет нам благодарен. Я доставлю ему человека, с которым он хочет познакомиться, того самого лесника, который когда-то выдал его.

Превозмогая свою давнишнюю неприязнь к Коху, — этот ловкач всегда забегает вперед, — осоловевший Вейс процедил сквозь зубы свое неизменное «чудесно», произнесенное, однако, без особого энтузиазма и без тех обильных вариаций, на которые он обычно не скупился. И, ложась спать, расстроенный Вейс мысленно ругал на чем свет стоит этого выскочку Коха, который не раз ему доставлял неприятности тем, что начинал уже не одну операцию, предварительно не договорившись и не посоветовавшись с ним. А в последнее время это уже вошло в привычку у Коха. Даже после того, как деликатный Вейс осторожно намекнул ему на взаимную выгоду согласованных действий и обоюдных советов, тот — ну чего ждать от выскочки? — нахально усмехнувшись, выпалил:

— Гестапо, уважаемый герр комендант, есть гестапо! Оно не ощущает особенной потребности в советах.

И еще добавил, нахал:

— В чьих бы то ни было!

Так они поступают всегда, эти выскочки без роду и племени. Однако, чтобы не остаться в дураках, Вейс довел утром до сведения господина инспектора о том, что они — Вейс и Кох — приняли все необходимые меры, чтобы доставить господину инспектору того преступника, который некогда причинил ему столько неприятностей.

— О ком идет речь? — опросил недоумевавший инспектор, который еще не совсем пришел в себя после вчерашнего угощения.

— О том леснике, герр инспектор, о котором вы рассказывали вчера, что он выдал вас врагам. Вскоре он будет в вашем распоряжении.

— А-а! Ну, это вы напрасно… Затевать хлопоты из-за какого-нибудь одного человека, не стоит, не стоит… Это такая мелочь, такой пустяк, что им и заниматься не к чему.

— Он покушался на жизнь наших солдат, на вашу жизнь, господин инспектор.

— Конечно… Но это такая особа, которая не заслуживает такого внимания и забот с вашей стороны.

И почтенный господин инспектор поморщился даже довольно кисло, что было расценено Вейсом как проявление обычной скромности со стороны человека, который знает себе цену и не любит излишне выпячивать свою особу. Эту черту Вейс уважал в людях, особенно тех, от которых сам Вейс зависел в той или иной степени.

Вот почему он с особым удовольствием сказал Коху, явившемуся с утренним визитом:

— А почтенный господин инспектор давно вас ждет. Давайте скорее этого разбойника-лесника!

Кох на это ничего не ответил. Поздоровавшись с господином инспектором и послав мысленно к дьяволу этого безнадежного остолопа — коменданта, — повидимому, этот осел уже успел рассказать о его, Коха, замыслах, в то время как о них куда лучше было бы промолчать, — Кох присел на краешек стула с видом самого разнесчастного мученика. Сидел и тер ладонью щеку, не зная, как приступить к этому щекотливому делу.

— Что это у вас такой страдальческий вид? Зубы болят?

— Нет, господин инспектор. Неудача у меня. Прямо, можно сказать, несчастье.

— Что случилось?

— Неудобно даже говорить об этом. Но я должен довести до вашего сведения. Вчера я… — он искоса взглянул на Вейса, — вчера мы послали…

— Да-да, — поспешно согласился Вейс.

— Вчера мы послали отряд из лучших полицейских, чтобы доставить вам лесника, который, как вы сообщили, некогда выдал вас.

— Я же говорил вам, я же говорил, — обрадованно вставил Вейс.