Невыносимый

Игнат резко останавливается и одним движением притягивает к себе вплотную, обнимая за талию. Совсем не как положено, но именно это мне действительно нравится. Рядом с ним не нужно сдерживаться, можно быть собой, такой немножечко сумасшедшей, и не бояться осуждения, откровенно наслаждаясь нашей близостью, совершенно позабыв обо всех остальных – тех посторонних, кто смотрит на нас. Как тогда, на катке. Разве что теперь под громкую музыку. Хотя уже вскоре я привычно погружаюсь в свою собственную внутреннюю мелодию. Выпускаю ту часть себя, что отвечает за чувства и обычно спит. Но только не рядом с Игнатом. С ним мне едва удается ее контролировать. Но на этот раз я даже не пытаюсь сдерживать себя. В конце концов, мы ведь теперь женаты, значит… можно?

Синие глаза сверкают в полутьме и будто поощряют. И я окончательно сдаюсь. Ему. Себе. Нам. Нет больше запретов и ограничений. Льну к Игнату ближе, скольжу ладонью по плечу выше, запуская пальчики в темные волосы на мужском затылке, слегка массируя. Будь я цветком, что украшают и этот зал, с удовольствием бы пустила корни в него, проросла до самого сердца, заключив его в непроницаемый кокон. Чтобы оно билось исключительно для меня одной. По крайней мере, мысленно я сейчас именно этим и занимаюсь: забываюсь, погружаюсь в себя. Едва ли осознаю, как быстро утекает время. И лишь когда мелодия стихает, а мы останавливаемся, с губ срывается тихое:

– Спасибо.

– За что? – удивляется Игнат.

– За сказку.

Слегка прищуривается, вглядываясь в мои глаза, словно ищет подвох в моих словах. Опять улыбается. Но ничего не говорит. В синих глазах все эмоции стихают и застывают, превращаясь в ничто. Не сразу я понимаю, чем вызвана эта перемена. Отец. Он оказывается позади меня, и его столь близкое присутствие я различаю лишь после того, как:

– Первый танец – ваш, следующий за мной, – сухо сообщает областной прокурор.

Неспроста на ум приходит именно его статус. Тональность не терпит возражений, будто не на свадьбе он, а на работе – все вокруг не гости, а его подчиненные. Неудивительно, что Игнат реагирует на малодовольную физиономию родителя таким образом. Странно, что ограничивается лишь этим. Разве что…

– Как скажешь, достопочтенный тесть, – демонстративно снисходительно уступает ему право находиться рядом со мной.

Чувствую себя переходящим трофеем, потому как мое мнение тут точно никого не интересует. Правда, это чувство испаряется также быстро, как возникает. Игнат отодвигается, но не отходит. По крайней мере, не сразу. Мужская ладонь плавно скользит по моей талии, а виска касается ласковый поцелуй. Шумно втягиваю в себя воздух и прикрываю глаза на мгновение, так как подобные действия пробуждают во мне совсем иное желание, далекое от танцев. Но вот он в самом деле отстраняется, а я едва сдерживаю желание не отпускать его никуда от себя. Хотя он и тогда не выпускает из поля зрения. Останавливается в паре шагов, нарочито равнодушно наблюдая за тем, как шлейф моего платья скользит и перемещается вслед за мной, ведомой рукой отца. Улыбаюсь ему, прежде чем сосредоточиться на том, кто принимается кружить меня по залу.

– Не думала увидеть тебя. Да еще при таких обстоятельствах. Помнится, в последний раз ты сказал, что нас с Максом для тебя больше не существует, – интересуюсь скучающим тоном.

Несмотря на всю мою внешнюю браваду, где-то внутри сердца вновь принимается черной кляксой растекаться застарелая обида. Особенно остро, после того, как отец поджимает губы в явном недовольстве, совсем не скрывая своего отношения, растеряв все остатки своей лицемерной маски, которую прежде столь старательно удерживал перед губернатором.

– Паршивец заставил весь город лицезреть, кому ты теперь принадлежишь, – цедит сквозь зубы. – Как такое проигнорировать?

Смотрит на меня с неприкрытым обвинением. Практически на лбу у него написано то, о чем он думает сейчас: я виновна, что поставила его в это «неудобное положение». Открываю рот, но ни звука из себя выдавить не получается. Стараюсь втянуть воздух, которого резко перестает хватать, так сильно печет в груди, однако даже вдохнуть не получается.

– Ты хоть подумала, что теперь будет? – не останавливается, источая негодование. – У него же руки по локоть в крови. Как мы с матерью людям в глаза смотреть будем? А моя служба? Я полжизни ей посвятил, теперь все к чертям катится… – шумно выдыхает, умолкает всего на секунду, а в следующую буквально добивает ожесточенным: – Как он тебя заставил? Не добровольно же ты… – обрывает себя.

Смотрит все с тем же обвинением. Точно знаю, мысленно фразу заканчивает. И не просто заканчивает. Мое обвинение готово. Приговор подписан. Не удивлюсь нисколько, если и наказание тоже в его голове обозначено.

На глазах слезы проступают, и я начинаю часто моргать, чтобы сдержать их. Знала, что так будет, а все равно надеялась, что поймет, простит. Но это же папа. Он никогда никому не прощает ошибок. Глупо было надеяться, что может сделать исключение для собственной дочери.