Невозвратимое

Вяземский сел. Глубоко вздохнул и попытался унять дрожь. Оглядел кабинет и громко истерически рассмеялся. К утру все, что есть в этом кабинете, превратится в хлам. Протоколы исследований, графики, отчеты об экспериментах станут не более чем фантазией безумного ученого. ЦИА придется распустить. И хотя каждый сотрудник подписывал документы о неразглашении, профессор не был уверен, что информация не просочится. Но о чем смогут рассказать его люди, если аномалии перестанут существовать?

В этом был определенный смысл, и Вяземский будто очнулся. Что им известно? Никто из сотрудников ЦИА не участвовал в экспериментах с людьми. О фонде знали лишь Бельский, Долохов и сам Вяземский. И еще Прокопенко. Но если главный врач и догадывался, что бродяги нужны Вяземскому для иных целей, чем социальная реабилитация, об истинных причинах он не знал. Вяземский платил ему за молчание, отговариваясь тем, что пишет диссертацию и не хочет раньше времени создавать шумиху вокруг фонда. Но то, что он отбирал только тех, у кого не находилось родственников, говорило само за себя. Впрочем, профессор догадывался, что проблему с Прокопенко можно решить деньгами. В крайнем случае, он попросит помощи у Бельского. Гораздо важнее было избавиться от доказательств того, что в исследованиях аномалий использовались люди. Кто-то из сотрудников мог случайно подслушать их с Долоховым разговоры, кто-то мог видеть, что в Центре периодически появляются посторонние.

Он примерно представлял, что скажет полиции. Долохов по собственной инициативе зашел в комнату Уварова, где проводились исследования электромагнитного излучения. Произошел взрыв, и Долохов погиб. Электромагнитное поле усилило взрывную волну, и тело Долохова полностью сгорело. Для правдоподобности Вяземский решил устроить пожар в комнате Уварова, когда аномалия исчезнет.

Он полностью вычистил жесткий диск, удалил всю информацию об исследованиях комнаты Уварова. Собрал с полок личные дела и отчеты. Поглядел в сторону шредера и покачал головой. Нужно что-то более надежное. То, что не оставит от бумаги ничего, кроме пепла. Огонь. Вяземский сгреб бумаги со стола и вышел во двор.

И сейчас, глядя, как языки пламени пожирают фотографии, ему казалось, что он убивает этих бродяг во второй раз. Сжигает их шанс на существование хотя бы на бумаге – единственное документальное подтверждение, что они были. Он вспоминал, как легко у него получалось обманывать их и, увешав всевозможными датчиками, отправлять в аномалию. А потом наблюдать, как они мечутся из комнаты в комнату, пытаясь найти выход. Для них он не придумывал столь сложных теорий, как для Книжника. Он просто говорил им, что там за дверью их ждет дальний родственник. А датчики нужны для исследований эмоционального и физического состояния организма при воздействии позитивного стресса. Почти всегда этого оказывалось достаточно. Из шестидесяти трех человек только пятеро не поверили его словам и отказались заходить в комнату. Двоих удалось уговорить, снабдив внушительной суммой денег, забрав которые, они уверились в своей безопасности. Остальных Долохов просто затолкал в комнату, пригрозив вернуть в дыру еще более мерзкую, чем та, из которой их вытащил фонд. Как отвратительна сейчас ему была вся эта ложь. И как бы он хотел предать ее огню вместе с документами.

Вяземский бросил в костер еще несколько листов и увидел их с Бельским фотографию, сделанную в день открытия ЦИА. Она зацепилась скрепкой за одно из личных дел, и профессор совсем забыл о ней, заложив бумагами. Он поднял ее и не узнал себя в веселом, жизнерадостном человеке рядом с генералом. Бельский же практически не изменился, вот только в глазах его Вяземский увидел Книжника. Тот же холодный взгляд. Равнодушный, надменный. Взгляд человека, знающего свою силу и привыкшего ее использовать. Умеющего мучить и ломать людей. И дело было вовсе не в схожести оттенков их одинаково темно-серых глаз, напоминающих цвет мокрого асфальта. Антрацитовых, как называла этот цвет одна из бывших жен генерала. Такие глаза принадлежали людям, которым нравилось убивать. И раньше Вяземский этого в своем друге не замечал. Повинуясь неясному порыву, он бросил фотографию в огонь.