Невиновных нет

Был конец ноября. Сухо, бесснежно. К ночи подморозило. От малейшего ветерка по задубевшей земле скреблись жестяно-ржавые листья. В звездном небе, словно расплавленная, висела луна, ее белый ночной свет умиротворенно лежал на черных пустых полях, на деревьях дальнего урочища. На шоссе, застланном лунным светом, им попалось всего три-четыре встречных машины и две, вырвавшиеся вперед с обгона.

— Не забыли куда едем? — спросил Брустин, понимая, с какой сумасшедшей скоростью работает их мозг, отыскивая возможность вывернуться из этой ситуации, избавиться от него, убить и тут же исчезнуть. Но он сидел сзади, напоминая о себе либо покашливанием, либо несильным тычком пистолета в затылок то одному, то другому…

«Семерка» свернула на колдобистый проселок.

— Можно закурить? — спросил рябой.

— Нет! Не шевелиться! Руки — на коленях! — отрезал Брустин. Чем дальше они ехали, тем сильнее был страх Брустина. Но боялся он не их, а той жуткой встречи, которая, возможно, предстояла. «Только бы они не выкинули какой-нибудь номер», — думал он. Но вроде все предусмотрел: перед тем, как выехали, велел им заблокировать, утопив фиксаторы, обе передние дверцы, правую заднюю заблокировал сам, а левую, у которой сидел, оставил не на запоре… Он понимал, что они уразумели: в другое место везти его бессмысленно, бесконечная езда насторожит его, может вывести из себя…

«Семерка» свернула на просеку, остановилась на поляне, окруженной жесткими зарослями шиповника, за которыми темнел сомкнутый лес.

— Сидеть, не двигаться, — приказал Брустин.

Они понимали, что здесь ему пристрелить их еще проще, значит надо выполнить все, что он скажет и… ловить момент.

Брустин вылез из машины, и сразу почувствовал полуночный холод. Он подошел к дверце, за которой сидел рябой, жестом показал: отпирай, выходи. Тот открыл дверцу, высунул ногу, Брустин тут же швырнул со всей силой дверцу обратно. Рябой взвыл от боли: удар пришелся в надкостницу голени, он вывалился на жухлую, прихваченную изморозью, траву.

— Когда в таких ситуациях вылезаешь из машины, высовывай сразу обе ноги, вторую ставь поближе к петлям. Впрочем, тебе эта наука больше не понадобится, — сказал Брустин. — Иди к нему, кивнул в сторону водителя. Стойте рядом, ключ оставьте в замке. Без моей команды даже волос на ваших головах не смеет шевельнуться, — он все говорил и делал с каким-то странным спокойствием и вниманием, как бы отстранившись от цели своего пребывания здесь. — Где это?

— Там, — высокий блондин, на лице которого сейчас в лунном свете Брустин разглядел шрам через обе губы, повел рукой в сторону кустов…

Утром, как и уговорился, Зуйков был на даче у Фиты. Жена Фиты отнеслась к этому визиту, как к неизбежности, не выказав ни радости, ни раздражения. И все же Зуйков сказал извинительно:

— Я ненадолго.

Она молча кивнула.

— Среди ваших близких знакомых нет ли людей по фамилии Якимов и Жигалов? — спросил Зуйков.

Она наморщила лоб, вспоминая, и Зуйков понял: коль вспоминает, значит это не близкие люди. Наконец сказала:

— Нет, не слышала таких.

— А кто это Евсей Николаевич, подаривший Анатолию Ивановичу часы к 50-летию?

— Не знаю. Толя говорил, кажется, какой-то сослуживец.

— Евдокия Федосьевна, в этом списке номера телефонов, посмотрите, пожалуйста, нет ли здесь знакомых вам, и кому они принадлежат, — он протянул ей листок, на который выписал телефоны из морфлотовского блокнота Фиты.

Листок она изучала долго, наконец указала номер в Екатеринбурге, пояснив, что это телефон племянника Фиты; затем опознала телефон в Петербурге, сказала:

— Это одноклассник мужа, полковник милиции. Остальные мне не знакомы…

Больше здесь делать было нечего. Поблагодарив и извинившись, Зуйков уехал в прокуратуру. Следователем, который вел дело, оказалась женщина. Зуйков назвался.

— Прокурор меня предупредил, что вы приедете, — она достала из сейфа папку. — Садитесь, тот стол свободен, коллега в командировке.

Зуйков стал читать странички дела. Ничего нового он не нашел, те же экспертизы, одна из них подтверждала наличие ожога кожи у виска, другая восковая — следы пороховых газов между большим и указательным пальцами правой руки. Почти в самом конце был подшит лист бумаги, на котором он увидел некий рисунок: в центре круг, от него вверх, вниз, в стороны шли линии, заканчивались они квадратами, в каждый вписаны слова: «Жигалов. Здесь», «Екатеринбург. Федор», «С.-Питер. Иван», «Владивосток, Сергей». Скрепленный с этим был и второй лист, на нем такой же чертеж, только в квадраты вписаны другие крупные города России и другие имена или фамилии. Но эти квадраты были накрест перечеркнуты красным фломастером, им же подведена черта, под которой рукой Фиты написано: «За все — 50 тыс».

— Вас можно на минуточку, — позвал Зуйков следователя.

Она встала, подошла.

— Где вы нашли эти странички? — спросил он.

— Во время обыска. Они лежали в странном месте — между страниц однотомника Гете.

— Почему вы это посчитали странным? — спросил Зуйков, зная, что ее и его мысли совпадут.