Невидимый

Соня кошкой спрыгнула со стены и кинулась к Пете. Я схватил ее руку и завел ей за спину.

— Пожалуйста, не обижайте ее, она ведь не виновата, — поспешно, задыхаясь, попросила Кати.

Через час Мильде, посвистывая, склонялся над ребенком. Соню заперли в ее комнате. С ней была Кати. Помешанная подозрительно притихла. Наверное, сообразила, что сделала нечто, заслуживающее наказания. Мильде мял ребенка, выгибал его, сводил локотки с противолежащими коленочками, внимательно вглядывался в глазки. Хайн, в халате, робко, затаив дыхание, следил за ним. Ребенок плакал, но перестал, как только доктор кончил осмотр, и с любопытством потянулся к его пенсне.

Мильде отрицательно качнул головой:

— Нет, он не пострадал. Все обошлось.

— Обошлось!.. — слабым голосом выговорил я, испытывая обморочное головокружение. — Спасибо… Но можете ли вы на этот раз… поручиться?

Мильде иронически посмотрел на меня:

— Да, могу.

— Ну — и?

— Что «и»? — переспросил он, но, не дожидаясь объяснения, торопливо стал собираться.

Как только он ушел, я посмотрел в глаза Хайну, потом тетке и сказал медленно, четко, как перед судом:

— Так. А теперь хватит. Она его больше не получит.

Никто из них не возразил, тогда я повторил:

— Никогда больше она не увидит своего ребенка.

— Конечно, — согласился Хайн, зябко кутаясь в халат.

А тетка запротестовала:

— Кто его будет кормить?

— Не беспокойтесь, — грубо ответил я, готовый к спору. — Выкормим сами, без нее. Я достаточно предусмотрителен. И давно говорил об этом с доктором.

Ту ночь Соня проспала довольно спокойно, только изредка с тоской звала во сне Невидимого и хныкала, не просыпаясь. Утром мы ее отперли, чтоб дать ей погулять, но Петю заперли с Кати в ее каморке. Соня бегала по коридорам, по саду, допрашивала отца, тетку, Филипа — и движения ее становились все лихорадочнее, круги все более сужались, отчаяние нарастало…

Я не поехал на завод, предупредив по телефону Чермака.

Соня уловила тихое гульканье сына за Катиной дверью. Начала звать, просить. Я стоял за ее спиной и злорадно усмехался.

— Кати! Кати! — звала помешанная сначала просительно, потом яростно. — Кати!!

— Не трудись, — добродушно сказал я ей в одну из пауз, когда она прислушивалась к шорохам за дверью. — Мы тебе его больше не отдадим.

Она круто обернулась и бросилась на меня. Я не шелохнулся. Она остановилась в разбеге, стала грызть свои кулаки. Ни кричать, ни ругаться она не могла — горло у нее перехватило.

— Теперь отправляйся в свою комнату, — зловещим тоном приказал я.

Она не послушалась. Тогда я взял ее за локоть, потащил, несмотря на ее сопротивление. Запер. Моему мальчику пора было спать, ему нужна была тишина.

За Сониной дверью поднялся адский шум. Это был вой, это было бешенство. Соня вопила на одной непрекращающейся ноте, отчаянно, до хрипоты.

Хайн метался в своей постели, бледный как стена. Но молчал.

— Это пройдет, — твердил я, криво усмехаясь.

Не прошло. Опа умолкла только к вечеру, побежденная смертельной усталостью. Проспала остаток дня. В полночь начала буйствовать снова. Я услышал грохот, звон осколков. Вбежал к ней в одном белье — она как раз замахнулась окровавленным кулаком, чтоб разбить еще что-нибудь.

Я схватил ее. Трудно было ее удержать. Она яростно дралась. На губах ее выступила пена. Кати позвонила доктору.

Соня уснула только под утро тяжелым сном, одурманенная инъекцией.

18 ЗАНАВЕС ПАДАЕТ

Мильде со шприцем в руке был уже совсем не тот Мильде, который недавно, в своей приемной, излагал мне возможное развитие душевной болезни моей жены. Сейчас он знать ничего не знал о тогдашних своих намеках — они ведь могли иметь самый разный смысл. Сейчас он был только врачом и свидетелем рискованного эксперимента над больной женщиной, подвергшейся смелому испытанию, в результате которого могло ухудшиться ее состояние. Мильде хранил чрезвычайно официальный вид. Что бы ни проистекло из сложившегося положения, ему было важно одно — иметь право умыть руки и сказать: моей вины тут нет.

Отчужденно спрашивал он, почему я не хочу попробовать еще раз доверить ребенка помешанной. Быть может, теперь она будет осторожнее, когда была так сурово наказана.

— Ваши меры повлекли за собой последствия, не надейтесь, что больная забудет о ребенке и вернется к прежнему терпимому состоянию. Впрочем, — добавил он более мягко, проницательно заглянув мне в глаза, — вы отец ребенка. Я не собираюсь вас уговаривать.

— Пан доктор, — твердо ответил я, — я уже решил. Я добросовестно обдумал все. И уверен, что действую, как должно.

Он явно был рад, что эти слова сказаны, и тотчас с облегчением продиктовал мне необходимые меры. Он предполагает, что нам желательно ухаживать за больной в домашних условиях. В таком случае он обязан нас предупредить, что в том состоянии, в каком он сейчас нашел больную, она не совсем безопасна для тех, кто с ней соприкасается. Следовательно, спать она должна одна, никому нельзя ночевать с ней вместе.

— Почему? — детски наивно спросил Хайн.