Невидимый

Она вдруг стала удивительно любопытной. До сих пор она не вмешивалась, когда ребенка купали, но теперь решила это делать сама. Напрасно ее оттесняли от ванночки. Она лезла вперед, всем мешала, а когда ее уговаривали, отвечала шалостями, которые могли иметь печальные последствия. Пыталась добраться до ребенка и опустить ему головку под воду. Если ей удавалось хотя бы брызнуть мыльной пеной ему в глазки и он начинал кричать, она злорадствовала:

— Вот вам за это! Так вам и надо!

— Нет, так дальше дело не пойдет, у меня уже каждый нерв натянут как струна! — жаловалась пани Бетынька, это воплощенное спокойствие и терпение. — Я от такой службы заболею! Не привыкла я к таким комедиям…

Соня поймала в саду жужелицу и пустила ее в коляску сына. В отчаянной жучиной панике жужелица поползла по ребенку, пытаясь спастись. Кати с трудом удалось одолеть Соню, защищавшую подходы к коляске, и избавить зашедшегося в крике ребенка от маленьких, быстрых царапающих лапок.

Сад — это была новая опасность. Наступила чудесная весенняя погода, и ребенка держали на воздухе как можно больше. Соня приставала, чтоб ей самой дали возить коляску. Едва добившись этого хитростью или обещаниями, она разом сбрасывала с себя смиренный вид, и начиналась дикая беготня. Соня носилась, толкая коляску, подскакивавшую на камнях и корнях, по канавкам и упавшим сучьям, и дико, ликующе кричала — а за ней бежала испуганная преследовательница… Легче всего Соне удавалось обвести вокруг пальца Бетыньку. Кати никогда не поддавалась ни ее притворному спокойствию, ни ее лживым слезам.

Когда ребенка выносили в сад или уносили домой, требовалась особая осмотрительность. Пока обе женщины — Кати и Бетынька — с трудом спускали коляску с лестницы, Соне представлялась прекрасная возможность озорничать. Она хватала мальчика и убегала с ним, как дикая, в сад. Или щекотала Кати под мышками, когда та обеими руками поднимала коляску и не могла защищаться.

По этой причине к службе у Пети был наряжен еще и Филип. Стоило посмотреть, как он, стесняясь, шагает рядом с коляской наподобие почетного караула. С улицы его, конечно, никто не видел, но парнишка-то воображал, что над ним смеется весь свет. Когда от него зависело защитить ребенка, он действовал стыдливо и по-мальчишески. Паржик лучше бы подошел к этой роли, он был поворотливей п самоотверженней, зато слишком мягок — вмешиваться решительно ему помешало бы преувеличенное почтение, которое он питал ко всей семье хозяина. Он подобострастным тоном урезонивал помешанную, а когда доходило до физической борьбы, не осмеливался ее тронуть.

Я держал совет с Кати — как бы сделать так, чтоб Соня не участвовала в прогулках сына.

— А если ее на это время занимать чем-нибудь в ее комнате?

— Но чем?

— Безразлично — хотя бы тем, чем занимают больных детей. Например, купить ей переводные картинки, увлечь шитьем одежки для ребенка или заставить рисовать, разгадывать ребусы…

— Что вы, из этого ничего не получится, — качала головой Кати. — Она вбила себе в голову, что будет портить нам прогулки. Ее это ужасно забавляет!

Я все-таки купил переводные картинки — Соня на них и не взглянула. Она составляла пестрые узоры из разных тряпочек, но едва ребенка несли к двери — она уже тут как тут. Не собиралась упускать заманчивой возможности повеселиться.

Запирать ее на время прогулки Пети? Я подумывал об этом, но в конце концов не решился. Если ее запереть, то всю свою злость она выльет на ребенка, когда тот вернется. Пока мы не собираемся отобрать у нее сына совсем, лучше не раздражать ее.

Мать — или дитя? Нет, в эту наивную игру я не играл. В моем кармане был только один черный камушек — для Сони. Но все же колеблешься нажать на спусковой крючок, когда знаешь, что оружие направлено точно и наверняка поразит цель. Я мучился нерешительностью, время шло, а над ребенком висела постоянная угроза. Дурацкие выходки следовали одна за другой, злые забавы сменяли друг друга — но молния ударяет не в малую кучку камней, а в дерево. Я пересчитывал Сонины грехи, и все их было еще недостаточно, чтоб нанести ей смертельный удар. Я сам поражался своей нерешительности.

Двадцать пятого апреля было воскресенье. Мне нетрудно проверить эту дату. Копаясь в документах, я нашел старый календарь Хайна от того года, и там этот день был отмечен. Просто дрожащая черная черта перечеркнула ярко-красные цифры — и больше ничего.

Солнце закрывали тучи, но было тепло. Могло быть часа три пополудни. Я угрюмо смотрел в окно, как Бетынька старается не подпустить Соню к коляске. Филип выпросил себе выходной, а Кати еще не спустилась в сад — она поспешно прибирала Сонину комнату. Хайн лежал у себя. Уже несколько дней у него держался легкий жар, и он потерял аппетит. Я стоял у окна, чтоб успеть на помощь Бетыньке, как только будет нужно.