Невезучие

Но Лиззи четко знала — тот, чей лучезарный образ еще витал в замковых покоях, являлся ее богоданным избранником, завещанным самой судьбой. Невзирая на щит из каменных стен, ныне скрывающих его прекрасные добрые глаза и улыбчивые губы, она ощущала — юноши лучше него нет в целом свете. Девушка робко потянулась, мысленно пробивая толстые стены глухого каменного мешка, и ласково прикоснулась к его израненным разуму и плоти, утешая и согревая храброго страдальца. Такого же непоколебимого, как и она сама. Его выдержка и смелость ничуть не удивили юную волшебницу. Ведь это был он — истинный наследник древнего рода эйсенских эмпиров, он — последний маркграф и владыка, он — ее мечта и радость, он — Вольдемар дер-Сольен. И еще Лиззи понимала, что он умирает… Рыдая от жалости, она гордо отказала искусителю — всеми фибрами своей возмущенно трепещущей души клянясь до последнего предсмертного вздоха, до последней капли крови защищать молодого эмпира, служа ему верой и правдой!

Но сейчас ее, избитую и покачивающуюся от голода, опутали пропитанными заговорами веревками, мешающими колдовать, а затем впихнули в водруженную на телегу клетку. Зорган бросил на девушку последний холодный взгляд и злорадно усмехнулся.

— Решай, ведьма, — холодный голос виконта не выражал ничего, — у тебя остался последний шанс! Либо ты со мной, либо, — изверг криво усмехнулся, — взойдешь на костер! Поняла?

В ответ Лиззи непокорно вскинула голову, превозмогая болезненные уколы в висках, мучительно прищурилась, разглядела бледное пятно холеного мужского лица и плюнула в него…

Прошлогодний снег закончился… Вольдемар печально улыбнулся разбитыми губами и медленно перекатился на бок, стараясь не потревожить истерзанные мышцы, ноющие однообразно-надоедливой болью. Бесполезно — на его теле практически не осталось живого места, потому что все оно стало единой незаживающей раной. Впрочем, он давно уже привык к страданиям плоти, но страдания души доставляли несравнимо большие мучения. Сколько времени провел он в этом мрачном застенке — три дня, пять, неделю, месяц?.. Вольдемар сбился со счета, утратив ощущение дня и ночи. Последним его утешением оставался холмик прошлогоднего снега, медленно проседающий под теплом умирающего тела. Но теперь растаял и он… Это могло означать только одно — срок земного существования Вольдемара истек, настала пора умирать!

«В конце концов, это же так естественно, — отвлеченно утешал себя эмпир, неподвижно лежа не спине и пристально вглядываясь в серое пятно света, расплывающееся высоко над головой. Крохотный кусочек свободы, доступный пусть не телу, так хотя бы разуму… — Ведь проходит все: молодость, любовь, счастье. Значит, жизнь каждого человека тоже должна рано или поздно заканчиваться. Жаль только, что моя закончится столь мерзким образом…»

А что есть смерть в масштабах бытия?
Мы живы — миг. Но миг — и нас не стало…
Лишь мудрости, над вечностью паря,
Грустить о жизни как-то не пристало…

Мы все живем — кто как, а кто — никак,
Одни душой, другие — плоти для…
Ведь для одних душа — нелепый знак,
А для других — вершина бытия…

Строчки, такие проникновенные и уместные, сложились сами собой, и Вольдемар ощутил острое разочарование, оттого что не имеет возможности их записать.

— Я запомню твое чудесное стихотворение! — неожиданно шепнул нежный девичий голос. — Я друг, и я уже рядом…

— Кто ты?! — отчаянно выкрикнул узник, широко распахивая полуослепшие от темноты глаза. — Где ты?!

Ответа не последовало, но что-то теплое и мимолетное вскользь коснулось его израненного лица, даря успокоение и облегчение. Вольдемар застонал от неописуемого блаженства и радости преодоленного одиночества. Он понял, что жизнь еще не покинула его окончательно, и безудержно захотел любить, дышать, бороться…

— Я жив! — ликующе закричал он. — Вам меня не сломить!

— Глянь, эта сволочь еще и орет! — Серый круг наверху перечеркнула яркая вспышка света. — Щаз мы тебя оттуда вытащим, подлый отцеубийца, да кое-чем рот заткнем! — угрожающе пообещал грубый голос, и в камеру опустился острый железный крюк, привязанный к крепкой веревке.

Ржавое орудие тяжело упало на бок Вольдемара, впиваясь под ребро. Юноша вскрикнул, а затем прикусил губу от чудовищной боли, когда его начали поднимать со дна каменного мешка, попутно разрывая мышцы и ломая кости. Наконец пытка прекратилась. Эмпир лежал на полу и слезящимися глазами рассматривал двух тюремщиков, стоявших над ним с факелами в руках.

— Ну и воняет же он него! — брезгливо сморщился первый — дюжий, наголо обритый крепыш. — Никогда прежде не подозревал, что от благородного может смердеть, почище чем от простолюдина!

— А мы его помоем! — визгливо гоготнул второй и вылил на юношу ведро ледяной воды.