Невезучие

Телега подкатилась вплотную к эшафоту. Широкоплечий силач, облаченный в красный колпак палача, потянул за цепь, подтаскивая поближе к решетке ту, которая неподвижно лежала в центре клетки, свернувшись в плотный клубок. О том, что ведьма еще жива, свидетельствовала лишь мелкая дрожь, временами сотрясавшая ее худое, кожа да кости, тело. Но внезапно девушка встала на ноги и распахнула серые глаза, кажущиеся неправдоподобного огромными на фоне впалых щек.

— Говори! — с нажимом приказал Зорган, многозначительно указывая на приготовленные для костра дрова. — Поведай нам волю богов!

Несколько минут девушка молчала, медитативно покачиваясь и полоумно улыбаясь. А затем ее рот приоткрылся, и из него полился неудержимый поток торопливых слов:

Питая зависть, мрак и злобу,
Он проторил себе дорогу,
Убил приемного отца,
Примерив маску подлеца.

К себе, в преступную кровать,
Он уложил родную мать,
Над братом закатил процесс,
Скрывая мерзостный инцест.

Ведь ручку тонкого кинжала
Его рука в ночи держала,
Корону слишком он любил
И повелителя — убил.

Он нам в маркграфы не годится,
Его отправим на Ледницу,
Рассудит пусть богиня-мать,
Кому владыкой должно стать…

Зорган буквально остолбенел от подобной дерзости. Как, девчонка не убоялась смерти и пошла против его воли?!

— Она врет! — истошно завопил он. — На костер ее!

— На костер сумасшедшую лгунью! — заревела покорная его воле толпа.

Палач вытащил из клетки лишившуюся чувств ведьму и привязал к обложенному дровами столбу.

— На виселицу Вольдемара! — продолжал безумствовать Зорган.

Несчастного юношу водрузили на хлипкую скамеечку, а на шею ему накинули жесткую пеньковую петлю.

— Жги! — оглушительно скомандовал виконт, указывая на ведьму. — Она станет первой!

Палач послушно поднес факел к дровам, щедро политым смолой.

— Стойте! — Внезапно раздавшийся певучий и красивый голос нарушил напряженную тишину, погребальным покрывалом зависшую над площадью. — Именем королевы Смерти приказываю вам остановить казнь!

Толпа удивленно расступилась, образуя свободный проход, по которому спокойно шел высокий, горбатый, но сказочно прекрасный юноша. В руках он сжимал отнюдь не рапиру или топор, а маленькую эльфийскую гитару.

Незнакомец остановился перед эшафотом, обвел холодным взглядом выжидательно притихшую толпу, тронул серебристо зазвеневшие струны гитары и проникновенно запел:

На площади у собора нынче как в праздник людно!
Колокол на соборе — лениво звенит и нудно…
Может — то звук набата? Может — простят долги?
В чем же она виновата? Жги ее, братцы, жги!

Может — она чумная? Может — отнюдь не девица?
И странно, что не мутнеет в чаше святой водица.
Косы ее, церковник, наголо состриги…
В чем же она виновата? Жги ее, братцы, жги!

Палач выронил из рук факел и испуганно попятился. Народ начал переглядываться и перешептываться, словно выплывая из глубин тяжелого, кошмарного сна.

Видишь — трепещет венка! Крепка становая жила!
«Люди, она мне мужа — взглядом приворожила!»
Все истерички-бабы сейчас для нее враги…
В чем же она виновата? Жги ее, братцы, жги!

Присутствующие на площади женщины протяжно и покаянно завыли, осознав, что чуть не совершили непоправимое. Мужчины недовольно качали головами и прятали повлажневшие глаза. Дворяне смущенно прикрывались платками, а дамы — веерами.

Заметь, головы не клонит, видимо — мало били,
Что же ее в застенке, гордую, не сломили?
Смотри, гробовую телегу к кострищу влекут битюги…
В чем же она виновата? Жги ее, братцы, жги!

— Разобраться бы надо! — призывно повисло над толпой. — За что ее били-то?! Люди, дивитесь, да она же еще совсем дитя!

Эй, а чего же люди взоры отводят стыдно?
Оклеветать девицу — это ли не обидно?
Хочешь святошей зваться? Значит, о ней солги…
В чем же она виновата? Жги ее, братцы, жги!