Невеста моего брата

Должен признаться, что, будучи ребенком, я не стремился нравиться Катрин, полагая, что это она должна меня обольщать. Она не знала, что и делать, все были от нее в восторге еще до того, как она подумывала ими интересоваться. Долгое время я упрекал ее в слабости чувств, а потом понял, что у нее никогда не было времени на их развитие, так как она постоянно была занята, защищаясь от чужих чувств. Ее слишком часто сжимали в объятиях, и она уже не могла обнимать. На нее слишком много смотрели, и она уже не замечала никого. Когда на свет появился Фабьен, она набросилась на него, определив сразу по его голубым глазам, по его ямочке на подбородке, по его светлым волосикам, что это было ее alter ego. Вдвоем они противостояли страсти, которую люди испытывали к ней, а значит, должны были испытывать и к нему.

Я наблюдал, как время старит Катрин, надеясь, что годы лишат ее красоты и растопят ее сердце, хотя бы по отношению ко мне. Лицо ее постепенно разрушалось, обновляясь только по случаю важных семейных событий: Рождество, дни рождения (7 февраля у Фабьена, 13 сентября у меня и 3 августа у нашей матери), празднование нового успеха Фабьена на экране — тогда она снова обретала былой блеск, который ослепил моего отца, перед тем как его уничтожить. Говорят, что он умер от рака, но я знаю, что он умер из-за моей матери. Один среди людей, и я был частью их, которые думали, интересовались и говорили только о его жене. Свою увядающую красоту Катрин заменила необычайной любезностью. Казалось, она обрела новую миссию на земле: в свои шестьдесят лет облегчить жизнь каждому, в том числе и мне. Но чем больше она старалась для других, тем меньше они ее интересовали. Помогая кому-либо, она делала это с грустной и холодной сосредоточенностью. Как только ее доброе дело было сделано, она отказывалась от всякой благодарности, не желая, чтобы образовалась хоть какая-то связь между ней и ее должниками. Создавалось впечатление, что ее единственным желанием было больше не видеть их. Этого не могло произойти с членами ее семьи, потому ее старая враждебность ко мне в конце концов начала выходить наружу, особенно когда она оказывала мне какую-нибудь услугу.

К подружкам Фабьена наша мать относилась с улыбчивым презрением супруги, которая снисходительно и непринужденно терпит сексуальные проделки своего молодого супруга, зная, что тот вернется с повинной в нежные объятия — пусть даже и не такие сочные — своей законной жены. Она уделяла мало внимания Аннабель, я заметил это по тому, как она усердствовала перед ней. Потом, когда она поняла, что между моим братом и девушкой было что-то серьезное, серьезнее, чем обычно, она пошла на понятную, чтобы дать себе время на размышления и поступать более обдуманно. В конце концов она посчитала, что может принять Аннабель в качестве невестки, хоть и жаловалась вначале на ее молчание, а впоследствии на ее говорливость. Мы и не догадываемся, насколько тихони могут быть болтливыми. Катрин часто повторяла: «Мне больше нравилось, когда Аннабель ничего не говорила». Саверио, прикрываясь воскресными газетами, заметил, что она никогда не бывает довольна. Я, со своей стороны, не делал никаких замечаний. Я присутствовал при объединении моей матери и Аннабель в секретный союз двух сильных и безумных женщин, задыхаясь между которыми, мой младший брат умирал.

* * *

Я не был в Нейи с момента нашего переезда в Мароль в 1981 году. Папа купил большую аптеку в Буаси-Сан-Лежэ, а мама открыла кабинет в Сусиан-Бри. Ни я, ни мой брат не понимали их внезапно вспыхнувшей любви к деревне. Мы знали только то, что Катрин хотела сад, а пана хотел мира с Катрин, хоть она с ним никогда и не воевала.